недолюбливали.
Шакуники -- отчаянные обманщики, и духи, которые им служат, тоже
обманщики.
Торговцы Храма ходили в страну Мрака, золото храма было намыто из
подземных рек, а души чиновников стояли у них в подземельях в хрустальных
кубышках. Разобьешь кубышку -- и нет человека. Кроме того, монахи сперли из
Небесной Управы зеркало Иршахчана и шпионили в него за каждой травкой на
земле и каждой звездой на небе, что подобает лишь Иршахчану.
В Посаде покупали у храма шерсть из страны Мрака и все время помнили, как
храмовые колдуны обманули восставших Кузнецов и разжирели с краденого.
Монахи интересовались падающими звездами и небесными знамениями вообще.
Староста хмурился:
-- Вот в Погребицах, сказывают, двухголовый поросенок родился. Потому как
-- грешники. -- И прибавил: -- А мы тут на мирской сходке решили: синюю
краску теперь покупать у храма.
В Погребицах инспектор экзарха созвал сходку и стал требовать с крестьян
упавшую звезду. Напомнил закон:
"Если в общине кто-то преступил закон и если его выдадут, община свободна
от наказания. Если не выдадут, то наказанию подлежит вся община",.
Староста Нушанек сжег жертвенный доклад Иршахчану и поклялся:
-- Никакой упавшей звезды мы не трогали, а если кто трогал, так пусть
сгорит, как этот доклад.
Чиновник оштрафовал крестьян за недостачу конопли и уехал ни с чем.
x x x
Двое монахов ехали домой в храмовой лодке под шелковым навесом.
-- Опыт, брат Адуш, опыт, -- говорил один. В окрестных деревнях никто
ничего не видел. Я больше доверяю наблюдательности крестьянина, нежели
воображению астролога...
Брат Адуш хмурился и кусал губы при слове "опыт", но в глубине души был
рад. Он сам понимал: ни одно небесное тело не может упасть на землю по такой
траектории -- природа покамест не удосужилась снабжать метеориты веслами,
как лодки. Мало ли глупостей примерещится одинокому монаху, торчащему ночью
у телескопа! Если из-за единичного наблюдения пересматривать закон
тяготения, -- вся астрология обрушится непоправимо, как обрушился, подмытый
весенними водами, берег в Козьем-Гребне, мимо которого едет лодка.
x x x
В день, когда чиновник экзарха созвал в Погребицах сходку, Шума собирал в
горах лесной лак и вернулся промокший и грязный. Шума был мирским сиротой.
Каждый попрекал его лишним куском хлеба. Мир пока не давал ему поля, а
деревенский староста отказался послать его в городское училище: чиновник из
сироты -- как пасечник из медведя.
Лака набралось мало. Баба, жена лаковара, рассердилась, заглянув в короб:
-- Не для себя работаешь, для мира!
-- А вы поменьше лаковых цацек в город возите, -- посоветовал Шума, --
всю тлю на семь суней в округе вывели. Тоже мне -- для мира.
Баба замахнулась на него мужниным кочедыком и прогнала без хлеба.
x x x
В этот день у деревенского гончара помер сын. А через неделю гончар
позвал сироту Шуму и сказал, что отдаст ему синюю куртку сына, если тот
отвезет на базар горшки. Раньше гончары на базар не ездили, а сдавали всю
продукцию деревнскому чиновнику, а тот уж оделял крестьян горшками, а
гончара -- рисом. Но в Погребицах гончар трудился для общества только с тем,
чтобы не выходить на государственное поле, а остальную посуду возил в
столицу провинции, Анхель, -- за два дня можно было оберунться туда и
обратно. Куртка была еще новая, и трех лет не прошло, как сшили.
Распродав посуду, Шума отправился в Верхний Город. Тот кишел в этот день
народом: перед центральной управой вешали злоумышленника. Шума заприметил
лучшие места, откуда можно было посмотреть не только
