избирают своих представителей, как предлагает Кукушонок, и при котором
люди не опасаются утратить имущество и преумножают его ремеслом и торговлей,
что вы и поощряете.
-- Я, естественно, поощрял торговлю, -- сказал Арфарра, ибо нет ничего,
что бы так разрушало существующий строй. И я поощрял города, ибо они --
противники знати...
Ванвейлен побледнел и сказал просто:
-- Я думал, вы стремитесь к народовластию.
Арфарра усмехнулся:
-- Знаю, что вы так думали. Да, -- продолжал Арфарра, -- народовластие --
неплохая форма правления для маленького города. Там оно способствует по
крайней мере тому, чтобы каждый был обеспечен куском хлеба, каждый
гражданин, то есть. Без поддержки сверху век его, однако, короток и там.
Возьмите Кадум. Как он попал под власть графов? Люди дрались храбро, но злой
рок преследовал кадумских военачальников, рок под названием народное
собрание: и не было ни одного, который не был бы устранен после выигранной
битвы и не казнен после проигранной. В таких городах много выдающихся людей,
и все они -- изгнанники.
Лицо Ванвейлена, вероятно, было ужасно в эту минуту. Арфарра заметил все
и понял как подтверждение своих старых догадок.
-- Да-да, -- сказал он, -- вот и с вами произошла подобная история, хоть
вы и стесняетесь о ней говорить. Это делает вам честь, что вы, несмотря на
изгнание, не отказываетесь от приверженности строю родного города... Но
поверьте, -- ваш политический опыт ничтожен из-за молодости ваших городов.
История здешнего материка насчитывает тысячелетия, -- и в ней еще не было
примера народовластия в рамках большой страны. Так что выбор может идти лишь
между страной, где царит закон и государь, и страной, где власть государя
ограничена беззаконием.
"Да он надеется меня переубедить", -- вдруг понял Ванвейлен смысл
разговора.
-- К тому же, -- продолжал Арфарра, -- и при демократии в городе,
существует как бы два государства, бедных и богатых, и интересы их
противоположны.
И только там, где властвует государь и закон, нет ни нищих, склонных к
бунтам, ни богачей, склонных к своеволию.
Закон может быть нарушен, но нет такого закона, в котором написано, что
народ должен быть угнетен, чиновники -- продажны, государи --
несправедливы,и люди -- алчны. А когда государство рассыпается, должности,
правосудие и имущество становятся частной собственностью, и тот, кто владеет
людьми и правосудием, становится сеньором, а тот, кто владеет землей и
деньгами, становится богачом. И то, что в избытке у одного, будь то свобода
или деньги, увы, всегда отнято у другого.
-- О боже мой, -- сказал Ванвейлен. -- А что же отнимает тот, кто, имея
избыток денег, ставит на эти деньги новый цех и производит ткани, которые бы
иначе не были произведены?
-- Он отнимает добродетель у общества, -- ответил Арфарра. -- Цехи
производят количество тканей, предусмотренное законом. А то, что производит
этот частный предприниматель -- он производит сверх необходимого, для
разврата и роскоши.
-- Но ведь в империи есть частные предприниматели, -- сказал Ванвейлен.
-- В империи, -- сказал Арфарра, -- есть и убийцы, и воры, и больные...
Если вы возьмете статистические данные, то вы узнаете, сколько в таком-то
году в такой-то провинции умерло людей от чахотки... Это, однако, не
означает, что чахотка -- нормальное состояние человеческого организма...
-- Но ведь государственный цех неэффективен! -- сказал Ванвейлен. --
Государство не заинтересовано в прибыли!
-- Разумеется, -- ответил Арфарра. -- Государство заинтересовано в
человеке, а не в прибыли. Люди
