чем
грабителей...
Даттам замолчал и повернулся, чтоб идти, но тут заговорил советник
Арфарра.
-- Да, -- сказал, усмехаясь, Арфарра. -- Это вы научили знать обирать
крестьян, чтобы купить шелка, это вы добились, что страна кишит нищими,
которые продают себя в рабство за гроши, это вы научили сеньоров торговать,
но при этом оставаться сеньорами... Я понимаю, -- продолжал Арфарра -- вам
выгоднее иметь дело с насильниками и монополистами. Дай вам только
возможность -- и вы бы задушили городские цеха, как котят, и установили бы
цены, от которых покраснеют даже перья белых кречетов.
-- Что ж, -- сказал Даттам. -- Это правда, что вам нужны города для
борьбы со знатью. Верю даже, что король, победив знать, будет им
покровительствовать, потому что бюргеры смирны и не гневливы. Может быть,
король даже понимает, что, поощряя города, он поощряет общее
благосостояние... Верю, что король задушит города не по злобе, а так. Просто
будет нужда в деньгах, он и обложит их налогами. Это -- как вино при
пьянице: если рядом стоит бутылка -- не удержится, хоть и знает, что лучше
не пить...А нужда в городских деньгах придет очень скоро, потому что король
спит и видит, как завоевать империю, а король видит те сны, которые вы ему
показываете, советник.
Тут, надо сказать, толпа притихла, только слышен был какой-то треск;
Даттам оглянулся: позади него стоял бургомистр, прижимая к животу связку
священных прутьев, и в забытьи ломал один прут за другим. Глаза у него были
широко открыты. Рядом с бургомистром стоял королевский советник Ванвейлен,
тоже белый, как яичная скорлупа. Даттам усмехнулся, вскочил на коня и
ускакал со своими людьми.
А советник Арфарра наскоро благословил дом и отбыл во дворец. Во дворце
Арфарра усадил Ванвейлена за столик со "ста полями", и Ванвейлен рассказал
ему о своем визите к Кукушонку. А потом Арфарра сломал костяную фигурку и
заплакал.
Ванвейлену стало страшно, потому что людей из Великого Света, в отличие
от местных рыцарей, он плачущими не видал, и ему не хотелось бы быть на
месте того, кто заставил советника плакать.
А Даттам поскакал от милосердного двора прямо в замок Ятунов.
Хозяин, приветствуя Даттама, обреченно взглянул вправо. Даттам покосился
глазами: красная анилиновая лужа. Даттам почувствовал раздражение, тем более
законное, что это он, Даттам, выучился красить ткани, прежде чем Арфарра
вздумал красить снег.
Впрочем, тут Даттам усмехнулся и подумал: не задирайся! В том, что
касается открытий, он был плохой матерью, но хорошей повивальной бабкой, и
знал это. Был у Даттама такой дар: посмотрит на идею и видит, принесет она
прибыль или нет. Ошибался редко. "Все равно, -- подумал Даттам, ничего мне
Кукушонку не объяснить, не обидев экзарха, и храм, и самого себя. Все, что
он поймет, это то, что снег испортил Арфарра-советник, а это он и без меня
знает."
Прежде чем расцеловаться с Киссуром Ятуном, Даттам спросил воды вымыть
руки:
-- А то, -- сказал он, -- за дохлую крысу подержался.
Даттам прошел меж гостей, прислушиваясь к речам, и подумал: "Идиоты! Речь
идет об их существовании, а они..."
Даттам вспугнул у Кукушонка адвоката, защищавшего его в суде. Адвокат
раскланялся и пропал. А Кукушонок, хромая, подошел к столу и закрыл толстый
свод законов. Даттам вспомнил, как сам переменился после тюрьмы, и подумал:
"Да, вот уж кто ненавидит и Арфарру, и горожан".
Даттам начал с того, что пересказал свой разговор с Арфаррой-советником,
и при имени Арфарры Кукушонок побледнел и часто задышал. "Эге", -- подумал
Даттам.
-- Вы ведь, конечно, знаете,
