совместима, слава богу, с любым видом
правления и типом хозяйствования. Речь шла о том, чтобы обуздать хаос,
царивший в стране. Ибо, если в мире непорядок и разбой, тогда страдает
каждый, тогда не строят надежных домов и не пашут полей, и никто не хочет
наживать сверх необходимого, потому что нажитого лишаешься в один миг...
Был еще -- храм.
Ванвейлен заметил достаточно, чтобы понять, что храм сделал за последние
годы неплохие химические открытия. Он ужаснулся, узнав в одной из тайных
прогулок в руках монаха автоген. Это, кстати, ставило все точки над и:
сумеют ли в империи, если обнаружат корабль, вскрыть оболочку... Но
вскорости эти мысли забылись, да и вообще все мысли об империи отошли на
второй план, она мало имела, по мнению Ванвейлена, отношения к
происходящему...
Важнее было то, что в той стране научно-промышленная революция началась
как будто с химии, а не с механики, и в храме, а не в правительственной
академии.
Монахи не только научились делать открытия, но и добывать с помощью этих
открытий деньги: Ванвейлен постепенно понял, что большинство крашеных тканей
и дутых браслетов, продаваемых в Варнарайне, было не старинной технологией,
а нововведениями. Пока королевство играло для храма роль сырьевого придатка.
Но Ванвейлен не сомневался, что при прочих равных условиях храм найдет
выгодным ставить свои мастерские вне бдительного ока империи, и торговать не
только тканями, крашенными анилином, но и технологией.
И всего обидней было то, что открытие механизма, порождающего деньги из
знания и товары из открытий, принадлежало в значительной мере господину
Даттаму: без него храм так и остался бы компанией ростовщиков и алхимиков.
И Арфарра делал все, чтобы не поссориться с Даттамом, а Даттам делал все,
чтобы поссориться с Арфаррой...
Потому что после того, как Даттам проехал по торговым делам от Голубых
Гор и обратно, на Весеннем Совете стали попадаться люди, которые вели очень
странные речи. Они говорили: "Мы -- ленники храма, а храм -- ленник не
короля, а экзарха Харсомы".
При этом про экзарха Варнарайна говорили, что он уважает честь и род, а
вот король благоволит к выскочкам. Что Даттам, племянник наместника
Варнарайна -- человек щедрый и благородный, а Баршарг, араван Варнарайна,
между прочим, тоже ведет свой род от Белых Кречетов.
Что в таком случае "ленники" Харсомы делали на королевском совете --
непонятно. Не то -- недружественные вассалы, не то -- дружественные
иностранные наблюдатели. Но кругом было столько непонятного, беззаконного и
безумного...
Главным же безумием, однако, была сама вражда Даттама и Арфарры, вражда
предпринимателя и политика. И при этом Даттам был готов на все, если речь
шла о его личных интересах. А Арфарра, надо признать, был готов на все, если
речь шла не о его личных интересах.
Не менее поучительно, однако, было то, что сам Даттам никаких разговоров
не вел: словно это было самостоятельное политическое творчество его
сотрапезников.
Ванвейлен не был на него в обиде за чудеса в Голубых Горах: строго
говоря, Даттам, как и Арфарра, воплотил в жизнь метафору о резне, которую
можно предотвратить лишь чудом. С той только разницей, что в Голубых Горах
резня намечалась из-за того, что у людей отбирали свободу, а на Весеннем
Совете резня намечалась из-за того, что людям свободу возвращали.
Ванвейлен не мог простить Даттаму другого: того, что, в сущности, именно
волею Даттама королевство было сырьевым придатком и рынком сбыта; а империя
-- местом для мастерских. И Даттам был готов на все, чтоб сохранить
монополию. Не
