а наследник
престола, экзарх Варнарайна, -- про него в народе говорят, что его душа в
хрустальном кувшине, а кувшин в храме Шакуника. Нам ведомы духи разрушения и
духи созидания, мы знаем имена звезд, неизвестных никому в империи, и знание
превращает наше золото в новое знание. Что с тобой? Тебе плохо?
Бредшо и в самом деле побледнел, запрокинул голову.
-- Ничего, -- сказал Бредшо.
Он глядел на Даттама с ужасом. Он вдруг понял, почему химическое оружие
-- есть, а огнестрельного -- нет. Потому что выстрелившая пушка -- это
оружие, а взорванная гора -- это чудо. Он подумал: "Науки в империи все-таки
нет. Как звать оксиды -- мертвыми металлами или еще как -- это неважно.
Важно, что люди действуют не как ученые, а как колдуны. Не публикуют
результаты экспериментов, а морочат головы. У них одна область применения
открытий -- шарлатанство. Все, что не является общедоступным -- есть магия,
на какие бы принципы оно ни опиралось. Бедняжка Белый Ключник был прав:
какое же это колдовство, если оно известно всем? Стало быть, динамитом
распоряжается не империя, а один лишь храм. Чиновники -- любители
справедливости, и монахи -- любители чудес. И кто из них и на что употребит
упавший с неба корабль?
-- Это красивые слова для фальшивомонетчика, -- сказал Бредшо. -- Но я не
думаю, что души чиновников империи сидят у вас в стеклянных кувшинах. Во
всяком случае, господина Арфарру вам вряд ли удастся посадить в кувшин... И
неужели вы не боитесь, что я расскажу в империи о глупом серебре?
-- Но это же ваше серебро, Бредшо, а не мое. Расскажете -- так не
получите за него ни гроша.
Бредшо -- уже в который раз -- представил себе реакцию Ванвейлена на его
покупку.
-- Однако слова о всемогуществе храма несколько противоречат принятым
вами предосторожностям.
Даттам усмехнулся и встал.
-- У храма есть враги и есть завистники, но я вам не советую, Бредшо,
становиться на их сторону. Для них вы останетесь человеком храма, а для нас
станете предателем. К тому же они ненавидят чужеземцев... Вам придется во
всем слушаться меня, Бредшо, иначе вы вообще не попадете в империю, для чего
бы вам ни было нужно туда попасть, -- заморский торговец!
И с этими словами Даттам повернулся и исчез в двери.
Бредшо встал и выглянул в окно: там, во дворе, перешучивались с бабами
двое вчерашних гонцов из империи. Вот так. "Для чего бы вам ни было нужно
туда попасть..." Что привезли эти гонцы? Известия о врагах храма? Известия о
скорой смуте? Или известия о том, что, да, шлепнулся с неба стальной бочонок
без людей, и не видели ли вы, господин Даттам, странных людей, которые
отчего-либо хотят в империю? Ибо много замечательного есть в этом бочонке, и
всего нашим инженерам и алхимикам не понять, но вот если заполучить его
экипаж и подвесить к потолочной балке, то, может статься, нашего ума как раз
достанет разобраться в бочонке. И тогда мы станем такими колдунами, такими
колдунами, что куда вам шуточки с динамитом или отравляющим газом! Звезды
посадим в хрустальный кувшин, всю империю поставим на колени, из
государственного социализма сделаем государственную теократию!
Вы ведь это умеете, господин Даттам, подвесить людей к балке...
Глава ТРИНАДЦАТАЯ,
повествующая о том, как обвинителя Ойвена
искупали в луже, а королевна Айлиль влюбилась в портрет.
Минуло три недели с тех пор, как в Ламассу пришло первое письмо от
Бредшо, и неделя с тех пор, как явился он сам.
Ранним утром накануне Весеннего Совета королевский советник Клайд
Ванвейлен навестил свой городской дом.
Ванвейлен никогда теперь не носил передатчика,
