бога.
Невозможно сказать, как именно выразился Даттам о Едином боге, и на
отстуствие какой части тела он указал. А только известно, что слово,
произнесенное Даттамом, Арфарра не велел включать в составляемый им словарь
аломского языка, по причинам приличия.
-- Чего ты брешешь, собака, -- заорал проповедник, и как ты смеешь
называть Единого!
-- Это не я его называю так, а ты, -- покачал головой Даттам, -- ведь ты
говоришь, что он бесплотен?
-- Да.
-- Ну, а раз он бесплотен, то и безнос, и безглаз, и х... у него тоже
нет. Экий калека!
Все рыцари вокруг прыснули. Идея бога бесплотного многим из них была по
душе. Но что у бесплотного бога нет, простите, той штуки, которой делают
детей, и что он хуже самого последнего мальчика-евнуха, они как-то не
думали, и когда Даттам сказал им такую разумную вещь, их любовь к
бесплотному богу как-то сникла, как эта самая штука после соития.
А Даттам, улыбаясь, продолжал:
-- Ты мне объясни, однако, как же можно различить добро и зло, если бог
один? -- И оглядел всех столпившихся вокруг: а уже много народу прискакало,
прослышав о том, что Даттам сцепился с Белым Ключником, и не все
прискакавшие были на стороне Даттама.
-- Говорят, -- продолжал Даттам, -- боги часто ссорятся. А люди принимают
сторону то одного, то другого бога, и это, в сущности, и есть свобода воли.
В каждой песне поется о выборе: и герой -- это тот, кто сам выбирает бога и
судьбу. Ну, а если бог един -- то и свободы воли нет, и добра и зла нет, и
все позволено. И в любом своем зле я, лишенный выбора, справедлив, а бог,
карающий меня, несправедлив, потому что зло я не мог совершить помимо его
воли. И вот вы хотите сделать мир, где нет героев, а есть только божьи
крепостные! Права выбирать у них нету, есть только обязанность грешить и
страдать.
Тут многие рыцари заволновались, потому что Белый Ключник никогда не
говорил им о божьих крепостных, а только о божьих воинах.
Проповедник сказал тревожно:
-- Ты говоришь о противоречиях между свободой и необходимостью. Но разум
бога не знает противоречий, они возникают лишь в разуме человека.
Даттам прищурился:
-- Если в боге не различать свободы и необходимости, как же в нем
различать единство и множественность?
Тут проповедник закусил губу и ответил:
-- Я многое бы мог тебе возразить, но зачем? Ибо вижу я, что в этом споре
меня интересует истина, а тебя интересует, как меня повесить.
-- Да, -- сказал Даттам, -- я тебя повешу! Я тебя повешу за убийства и
грабежи, вызванные твоей проповедью. А за что бы ты меня повесил? За
жадность, за гордыню? Да остался ли рассудок у тех сеньоров, кто тебя
слушает? Король Ятун лазил с колодками в людские души, рушил стены замков,
грабил сокровища и наполнял ими храмы, и в стране было преступлением -- не
думать, как король! А теперь у вас повыдирали зубы, вы и стали
проповедовать: тюря-де здоровей жаркого! -- Даже император, -- продолжал
Даттам, -- преследует проступки против императора, предоставляя богам
преследовать проступки против богов. Предки аломов не хотели стать рабами
императора. А потомки, я гляжу, хотят стать рабами у бога-побирушки!
Этим Даттам устыдил многих, и все же много тут было тех рыцарей, которые
обрадовались, когда Белый Ключник опять вернулся в здешние горы, потому что
часто бывает, что человек совершит грех: обманом зарежет родственника, или
по нечаянности съест запретную для него в этот день дичь, и всем хотелось
иметь под рукой Белого Ключника для того, чтобы он истолковал грехи.
-- Так-то это так, -- сказал один из сеньоров
