бы непрочь повесить
иных здешних крестьян и заранее ужасался тому, что сделает Даттам. Он догнал
Даттама в конце ущелья и спросил, что же случилось с храмом Варайорта.
Даттам закатил глаза и важно ответил:
-- Чудо, сударь! Храм Шакуника -- великая чаша, основание коей на
небесах! Немного найдется на небе богов сильней Шакуника и колдунов лучше
меня!
Тогда Бредшо спросил:
-- А что, говорят, пять лет назад двадцать тысяч аломов напало на империю
-- так налетел вихрь, закружились огненные мечи, скалы выломились из своих
корней и уничтожили святотатцев -- это правда?
-- Разумеется, -- ответил Даттам. -- Еще государь Иршахчан завоевал
империю две тысячи лет назад, оживив железных быков и самодвижущихся
черепах.
"Вы -- лжец, -- хотелось сказать Бредшо. -- Вы -- лжец, и вы зачем-то
везли в графский замок целый фургон не пороха даже, а динамита. И этого
динамита империя не то что две тысячи, а и двести лет назад не знала, иначе
бы варвары не завоевали ее. Боже мой, сколькому же вы научились за двести
лет и сколько вы сможете понять в нашем кораблем! Немудрено, однако, что
империя теперь позволяет торговать оружием".
Ничего этого Бредшо, конечно, не сказал, да и главного в истории с
динамитом, признаться, не понял.
x x x
Когда Даттам прискакал в деревню, из графского замка на скалы уже выехали
вооруженные люди. Вокруг замка все было выжжено. Даттам принюхался: пахло
паленой шерстью; а шерсти был весь годовой сбор. Еще пахло жареным мясом.
Даттам подумал: нищенский бунт, как нищенская свадьба, и длится меньше
суток, и вещей истребит -- годовой запас. Единый бог управился с
конфискацией быстрее, чем единое государство, благо трудился не пером, а
мечом.
Тодди Вывороченный Кафтан заперся с другими на мельнице и сказал: "Горе
мне, ибо я не сумел возвестить истину достаточно громко". Дрался он, по
общем мнению, очень хорошо, и не будь он колдуном, следовало бы сожалеть о
его гибели. Говорили, что мельничные колеса завертелись от крови. Даттам был
зол на то, что пришлось сжечь над человеком мельницу, плюнул и сказал:
-- Какая разница, отчего вертятся, лишь бы вертелись.
Некоторые крестьяне убежали в лес и горы, а остальные сыпали себе на
волосы грязь и ложились на обочину, раскинув руки.
Лиддин Черноногий, племянник графа, сказал:
-- Надо сжечь деревню и засеять место это солью.
Чужеземец Бредшо принялся говорить ему громкие слова и под конец заявил:
-- Сначала вам придется иметь дело со мной.
Лиддин очень удивился и сказал:
-- Его, наверно, околдовали, пока он висел на скале. Я думаю, деревню
надо сжечь, а с вами, господин Бредшо, я сочту за честь драться через
неделю, когда пройдет ваша рука.
Тут подъехал Даттам от горящей мельницы, весь в грязи и крови, узнал, в
чем дело и сказал Лиддину:
-- Я обязан господину Бредшо жизнью. Стало быть, обязан поддержать его
просьбу. -- Опустил глаза и прибавил: -- Помилуйте! По всей стране будут
петь: Лиддин Черноногий дрался с юродивыми, чтобы отомстить за убыток,
справлял тризну по амбарам.
Лиддин смутился, и больше его имя в этой истории не упоминается.
А граф проехал в окружении своих людей по деревне и объявил, что не
преступит рамок закона. Он был зол и задумчив, потому что ржаные корольки
раньше были хорошими работниками.
По закону, если в местности совершено преступление, а преступник не
пойман, правосудие обязано арестовать местных жителей в количестве,
достаточном для того, чтобы их односельчане сами разыскали и представили
виновника. Люди графа стали вязать крестьян из уважаемых
