Советник его сказал ему:
-- Золотоглазый Даттам искусен в бою и колдовстве. Его кольчуга закалена
в водах седьмого источника, меч его вскормлен облачным молоком. И собаки на
его рукоятке поднимают шум и лай, когда предчувствуют поживу, и я сегодня
слышал во сне этот лай.
Князь Лахора рассмеялся и сказал:
-- Что с того? Моя секира сегодня пела низкую песню, такую, какую поют в
боях, а не на пирах. Мое рогатое копье пронзает тело сразу в тысяче мест, и
моя кольчуга висела три дня на золотом дереве в Дивной Стране, и с тех пор
ей не страшен ни один удар.
И наутро на равнине сошлись поиграть у черты трижды десять человек и еще
столько же, а князь Лахора сошелся с Даттамом. Князь Лахора метнул свое
рогатое копье с шелкового ремня, но оно отскочило от заколдованного панциря
Даттама и ушло далеко в землю. Даттам наклонился, вытащил копье из земли, и
пустил обратно: копье раздробило серебряное навершие щита, пробило
налокотник и пронзило руку. Князь перевесился с седла и упал на землю,
однако тут же вскочил и вырвал рогатое копье из руки, вместе с налипшим
мясом.
А Даттам тоже спрыгнул с седла и сказал:
-- Что ж -- продолжим наш поединок пешими!
-- Изволь, -- ответил князь. -- Однако мне кажется нечестным, что ты
будешь рубить обеими руками, а я -- одной.
Тогда Даттам подал знак, и ему заложили правую руку за пояс. Он швырнул
свой черный плащ, расшитый серебряным инеем, на землю, и складки плаща
окутали холмы и пригорки, и вытащил черный меч из черных ножен. Левый глаз
Даттама вспыхнул, как солнце, и вкатился глубоко внутрь, а собаки на рукояти
меча подняли лай, похожий на свист и хохот зимней бури.
Оба взмахнули мечами: поднялся вихрь, заплясали деревья, и словно тысяча
молний закружилась в воздухе: князь ударил, -- но Даттам перехватил удар и
рассек клинок князя под самой рукоятью. Обломанный конец вонзился князю в
ногу. А Даттам опять поднял меч: князь заслонился щитом, но меч снес со щита
навершие и две шишки из светлой бронзы, прошел от лопатки до позвоночника,
князь упал и тут же умер.
И тут тридцать названых братьев Даттама напали на дружинников князя, как
ястреб нападает на цыпленка, и погнали их, как ветер гонит сухие листья, и
сложили из них четыре кучи: одну из ног, другую из рук, третью из голов, а
четвертую -- из всего остального.
-- Клянусь божьим зобом, -- вскричал король, -- их оружие заколдовано!
-- Я не знаю, заколдовано оно или нет, -- молвил его старший сын, --
однако, я вижу, что мечи людей из храма Шакуника длинней, а стальные
кольчуги прочней наших кожаных лорик. Думаешь ли ты, о король, возвращать
храму ссуду?
Король возмутился и сказал:
-- С каких это пор короли возвращают то, что они попросили в долг? Или ты
принимаешь меня за кожевенщика из цеха? Разве ты не знаешь, что короли
рассчитываются с долгами, вешая заимодавцев за корысть?
-- Так-то оно так, -- сказал старший сын, -- и конфисковать имущество
шакуников было бы легко и приятно, но вряд ли после этого мы сможем
заполучить их мечи и кольчуги.
Вечером пировали вместе с побежденными, а король был тих и задумчив. Его
кравчий заметил это и спросил:
-- Хорошо ли, король, что оружие твоего дружинника превосходит твое? И
разве не будет справедливо, если Даттам отдаст его тебе?
Король ответил:
-- Это оружие из страны Великого Света, и на нем такой зарок, что в чужих
руках оно теряет силу.
-- Неправда! -- возразил его сын. -- Просто людям из страны Великого
Света запрещено дарить оружие в чужие руки, потому что они трусы и боятся,
что их оружие повернут против них же, и их владыки казнят их за это.
