через нос.
Молочник подписал все, что продиктовал Донь. С подписанной бумагой Донь
отправился к судье. Когда судья узнал, что Марбод Кукушонок жив, лицо его от
испуга стало как вареная тыква.
-- Вот какое самоуправство творят поручители, -- жаловался Донь. -- И
представьте себе, что эта скотина сначала еще клеветала на вас. Это при
чужеземце-то!
-- Что же делать? -- сокрушался судья.
-- А все оттого, -- сказал Донь, -- что городская ратуша жмется на
жалованье профессионалам! -- И выложил на стол список: -- Пусть эти двадцать
пять человек получат регулярное жалование и официальные полномочия.
Судья безмолвно подписал бумагу.
-- Через год, -- сказал Донь, -- я выловлю половину ламасских воров.
"А другая половина, -- мысленно прибавил он, -- сама поделится
добытым..."
x x x
Среди толпы на площади у городского суда стоял Неревен и поджидал нового
королевского советника Ванвейлена. "Странно, -- думал Неревен. -- Это,
конечно, часто бывает, что преступления разгадывают во сне. Однако боги
всегда ниспосылают разгадку в виде того, что первично, то есть символов, а
не в виде вторичного, то есть фактов. Странно, странно, что он во сне видел
рожу преступника, а не какую-нибудь хитроумную загадку". Неревен
прислушался: в толпе хвалили за гордость Марбода Кукушонка, хвалили
советника Ванвейлена, а больше всех, как всегда, хвалили советник Арфарру,
который несомненно и нашел, вместе с Ванвейленом, виновника.
x x x
Вечером усталый и побледневший Арфарра принял Ванвейлена и стал
расспрашивать его о ярмарке. Ванвейлен долго и пространно говорил о
старейшине в желтой шапке.
-- Боги, говорит, не торгуют... А ведь и вправду не торгуют! -- вдруг
сообразил Ванвейлен. -- Воруют, убивают, творят, -- а торговать не торгуют.
А в империи крестьяне тоже так говорят?
-- В империи, -- сказал Арфарра, -- говорят по-вейски, а не по-аломски.
Ванвейлен не понял:
-- Какая разница?
-- Это ведь не крестьянин вам говорил о тождественности собственности и
собственника, это ведь язык за него говорил. Алом ведь не говорит: "Мой
горшок", он говорит: "Я -- горшок, я -- меч, я -- конь". Сеньор считает, что
человек не имеет собственного "я", если у него нет коня и меча, а горожанин
думает, что у него нет "я", если нет дома и лавки. Человек уверен, что его
"я" есть его имущество, и когда он умирает, на тот свет за ним отправляют
все составные части этого "я" -- одежду, оружие, утварь... -- Советник
помолчал и грустно добавил, -- И добиться в такой стране благосостояния --
это все равно, что добиться учености в мире, где книги жгут со смертью
автора.
Арфарра внезапно закашлялся. Прибежал монах. Ванвейлен терпеливо ждал,
пока советник пил теплый и склизкий настой морских желудей.
-- А что значит "я" для вас, господин советник?
Арфарра помолчал, потом произнес:
-- "Я" -- это такое условное слово, которое получает значение лишь в акте
речи, и значением которого является лицо, произносящее речь.
Королевский советник закутался в плащ.
-- Господин Ванвейлен, -- сказал он. -- Буду с вами откровенен. Вы не раз
становились на мою сторону. Почему же вы сегодня сделали все, чтобы спасти
от казни Марбода Кукушонка?
-- Но ведь он невиновен, -- сказал Ванвейлен.
Арфарра вздохнул. Он понял, что все-таки имеет дело с дикарем. Дикарем,
который и хотел бы соврать на божьем суде, да не смеет, потому что думает,
будто его тут же поразит молния.
x x x
Ванвейлен возвращался в свой городской дом задумчивый и невеселый. Вокруг
обустраивались на Весенний Совет: Ванвейлен впервые
