Через два часа всадники нагнали повозки.
Эльсил распахнул холщовую стенку, влез в фургон. Колдунья сидела на
охапке соломы и жгла в светильнике травку. Эльсил виновато усмехнулся, снял
с плеча шлем и колчан со стрелами. Девица, как рыбка, повисла у него на шее.
Эльсил неловко отстегнул пряжку у плаща и кинул плащ куда-то вбок. Плащ
вспорхнул и зацепился за светильник. Тот хлопнулся вниз: горящее масло
разлилось по полу, солома вспыхнула. Колдунья страшно закричала и бросилась
к Эльсилову мечу, а из-под соломы начал выдираться человек. Эльсил кинулся
на него, в фургон попрыгали дружинники.
Не прошло и времени, нужного, чтобы натянуть лук, -- чужеземца скрутили,
как циновку; один дружинник сел на ногах, другой -- на вывернутых руках.
Огонь затоптали, а остатки соломы загасили о рожу торговца.
Эльсил встал над ним и сказал:
-- Клянусь божьим зобом, Сайлас Бредшо! Я сказал Марбоду, что много
плохого выйдет оттого, что он не убил чужеземцев. И как я сказал, так оно и
сделалось.
Потом Эльсил нагнулся, снял с пояса Бредшо меч и еще, заметив, взял
оберег от духов-пузырей. Подумал, пожал плечами, вытащил свой кошель и кинул
колдунье: зачем ему теперь деньги? Та лежала на подпаленной соломе и горько
плакала.
Бредшо выволокли из фургона.
Эльсил дал знак развязать веревку на ногах Бредшо, а веревку, надетую на
шею, намотал на руку; конники съехали с дороги и поволокли с собой пешего.
Бредшо шел, спотыкаясь, час, другой. Из разговоров дружинников между
собой он понял, что не только человек, но и место, где совершено убийство во
время перемирия, окажется вне закона; и не хотели портить дороги и хорошей
земли, а шли в долину пузырей.
Бредшо вертел головой: из расщелин поднимались пары, теплая грязь
булькала в лужах. Легенды не врали: двести лет назад здесь и в самом деле
могли, по слову государя, круглый год расти гранаты, ежели в теплицах.
Наконец сделали привал, вытащили узел с едой, налили в глиняные кружки
вино. Бредшо облизнул пересохшие губы. Один из дружинников заметил и подошел
к нему:
-- Хочешь пить? Бери, -- и поднес корчагу к губам.
Краем глаза Бредшо увидел: Эльсил чуть заметно кивнул дружиннику. Бредшо
поджал губы.
-- Ну, чего же ты? -- сказал Эльсил.
Бредшо сказал то, что думал:
-- Я стану пить, запрокину голову, и этот, который справа, зарежет меня,
как барана.
Эльсил с досадой закусил губу: чересчур догадлив для простолюдина.
-- Обещаю тебе, -- сказал Эльсил, -- пока ты этого вина не выпьешь, никто
тебя не тронет.
Бредшо уже немного знал Эльсила, поэтому дернулся и выбил головой кружку
из руки дружинника. Та вильнула в воздухе, проплыла бочком по грязевой луже,
перекувырнулась и затонула.
-- Чего ждешь! Руби! -- со злобой закричал Эльсил дружиннику.
-- Слушай, -- сказал Бредшо. -- Ты же обещал, что пока я этого вина не
выпью, никто меня не тронет. А я теперь его никогда не выпью: оно пролилось,
и в грязь ушло.
Эльсил побледнел от гнева, потом расхохотался.
-- А ведь ты, пожалуй, прав, -- сказал наконец.
Потом одумался, пошептался. Бредшо повели дальше. К вечеру пришли к
заброшенному храму; в облупившейся кладке отфыркивался и плевался гейзер.
Завели в башенку, в башенке меж стен была круглая арка, аккуратно
связали, сунули в мешок так, что только голова торчала, и подвесили к арке.
У Белого Эльсила был зарок: не убивать пленных ночью.
Кто-то сказал, что весной здешняя тропа тоже принадлежит Золотому
Государю: по ней гоняют его жертвенный скот.
-- Нехорошо это, -- сказал один из дружинников, -- мало того, что мы
убиваем человека во время священного перемирия, так
