каждый день чудеса
о Харсоме, и он выходит к простому народу и читает его жалобы. А когда
какой-нибудь чиновник предаст его или обленится, он следит за этим
чиновником, пока тот не совершит что-нибудь против народа, и карает его
только за то, что было сделано против народа.
-- Вы очень откровенны со мной, господин Арфарра.
-- Вы спасли мне жизнь.
-- Полноте, -- там были боевые монахи, -- они не дали бы вас в обиду. Я
всего лишь помешал драке.
-- Я считал вас умнее, господин Ванвейлен. Это были монахи из свиты
Даттама. Они не стали бы вмешиваться без его приказа, а он бы такого приказа
не дал.
-- Но ведь вы его друг!
-- У Даттама есть только один друг, которого зовут Госпожа Алчность.
Торговцу Даттаму не нужны горожане, которые будут его конкурентами. Торговцу
Даттаму нужны рыцари, которые будут его покупателями и которые будут обирать
крестьян, чтобы заплатить Даттаму за дивные ткани империи.
-- Но он хотя бы делает вид!
-- Он делает вид, что я его друг, потому что за предательство друга можно
выручить кучу денег, а за предательство врага не заплатит никто. Даттам не
прогадал. Позавчера граф Най Третий Енот подарил ему право распоряжаться
серебряными рудниками, -- граф Най дорого меня оценил.
Арфарра помолчал и добавил:
-- Извините, господин Ванвейлен, я, кажется, порчу ваши отношения с
Даттамом, а между тем вам действительно не проехать без него в империю.
-- А из-за чего, -- спросил Ванвейлен, -- Даттам стал монахом? Смирения у
него меньше, чем волос у лягушки.
-- Господин Даттам, -- сказал Арфарра, -- будучи девятнадцати лет,
возглавил в провинции Варнарайн восстание Белых Кузнецов. Вешал людей
сотнями и тысячами. Он, однако, был и тогда человек аккуратный и вел
восстание, как предприятие, где в графе расходов -- тысячи жизней, а в графе
прибыль -- императорская власть. Проиграл, ибо законы войны -- не законы
хозяйствования. Однако правительство помирилось с восставшими. Дядя, пророк
и колдун, стал наместником провинции, а Даттама едва не казнили и заставили
принять сан.
-- Но это, -- сказал Ванвейлен, -- невероятно. Восставшая чернь... Разве
мог такой разумные человек, как Даттам, надеяться на победу?
-- Почему же нет, -- сказал Арфарра. -- Это только здесь, в королевстве,
где сеньоры кормятся с седла и живут войной, народ не умеет бунтовать. А в
империи люди, стоящие у власти, носят на поясе не меч, а печать, и восстания
продолжаются годы и годы.
-- А чего добивались Белые Кузнецы, -- спросил Ванвейлен.
-- Белые Кузнецы обещали, -- едко улыбнулся Арфарра, -- что, когда они
завоюют ойкумену, они снова отменят "твое" и "мое". Тогда люди перестанут
делиться на богатых и бедных, а станут делиться на избранных и неизбранных.
Они обещали людям пять урожаев в год и всеобщее равенство, и раздавали своим
последователям грамоты с обещаниями высоких чинов, и они убили больше
народу, чем холера, и меньше, чем правительственные войска, и они считали,
что в хорошо устроенном государстве не должно быть трех видов негодяев,
как-то, -- взяточников, сеньоров и торговцев.
Ванвейлен невольно улыбнулся. Давеча Даттам употребил эту же формулу,
пугая своего собесединка убеждениями Арфарры, -- видимо, фраза эта давно
стала клише и характеризовала не столько обоих людей, сколько страну, из
которой они были родом...
-- Сдается мне, -- сказал Ванвейлен, -- что законы вашей империи не
уступают в нелепости убеждениям ваших бунтовщиков.
Реакция Арфарры была немедленной. Его глаза угрюмо вспыхнули, и советник
сказал:
-- Господин чужестранец! Каковы бы ни были законы великой империи,
