А если б он был верноподданный -- так знал бы, что это честь для
подданных -- отдавать свой труд государю бесплатно! А он? Разве он дворец
построил? Он предоставил цехам возможность заработать так, как они двести
лет не зарабатывали!
Неревен вздохнул про себя. Шавия был, конечно, прав. Бывшей управе не
сравниться с государевым домом. Государев дом -- город как дворец, и дворец
как мир: нефритовые улицы, мраморные переулки. И откуда быть в мире
благоденствию, если государь хвор или дворец запущен? А государыня Касия?
Ведь и вправду простая крестьянка.
Неревен вздохнул.
Четыре года назад вышел указ представлять в столицу наложниц. Сестра
Неревена была первой красавицей в деревне, -- тут же вбила себе нивесть что
в голову, выпросила у тетки зеркало, стала растираться имбирем. Родители
переполошились и готовы были ее хоть за горшок просватать.
Через год Неревен явился в столицу провинции сдавать экзамены. Сочинение
его было лучшим, а имени в списках не оказалось. Неревен не вернулся в
деревню, поселился в Нижнем Городе. Обратился к гадальщику. Явился бесенок,
объяснил: начальнику области донесли об утайке красавицы, вот Неревена и
засыпали. "Я, -- сказал бесенок, -- мелкая сошка в Небесной Управе, связей у
меня нет, однако, чем могу, поспособствую."
Через месяц Неревена разыскал молодой чиновник. Мальчишка из их же
деревни, на восемь лет старше Неревена, а уже любимый секретарь экзарха.
Сказал ему: "Теперь тебе все равно экзаменов не сдать. Ступай послушником в
храм Шакуника, жалуйся, что обижен властями. Вышивать, -- спросил, -- еще не
разучился?"
А Шавия рассуждал громко:
-- У Арфарры каждое слово -- оборотень, как фигурка в "ста полях". И
слова вроде бы правильные, как в докладе, а толкования -- возмутительные.
Вот и сегодня -- сказал: "государева воля -- закон", а потом перевернул все
с ног на голову: "Стало быть, государь не вправе желать ничего незаконного".
Или, например, поощряет торговлю и пишет: "Надо укреплять корни и обрывать
пустоцвет. В ремесле корни -- производство полезного, а пустоцвет --
роскошные безделушки; в торговле корни -- обмен повседневным, а пустоцвет --
сбыт редкостных вещиц".
Какой, однако, может быть "корень" в торговле, когда по древним
толкованиям она-то и есть самый главный пустоцвет!
Неревену почудилось -- что-то мелькнуло за стеклом. Он оторвался от
вышивки, стал исподтишка всматриваться, но в темноте не разглядишь.
А Шавия уже рассказывал, как наместника Иниссы в ответ на его доклад
вызвали в Небесный Город:
"Государыне Касии нездоровилось, -- рассказывал эконом, -- и она лежала
под пологом, а государь сел у ее ног. Тут ввели Арфарру. Секретарь стал
читать доклад. Он дошел до строк: "Под предлогом строительства дворца
врывались в дома и забирали все, что понравится... и люди не смели
жаловаться". "Что же, господин наместник, -- спросила государыня, -- вы
имели в виду? Разве дома и земля не принадлежат государю? Разве можно
ограбить свой собственный дом? И почему, спрашивается, эти люди не
жаловались? Да потому, что чиновники не к простому народу приходили, а к
тем, у кого было имущества сверх необходимого, кто его нажил насилием и
воровством." Наместник поклонился и сказал: "Чиновники действовали по
закону, но взятое они не отдавали в казну, а брали себе. В этом смысле я и
писал о беззаконии." Но император лишь молвил: "Недостойно лгать государю!
Если б вы имели в виду именно это, чернь не растащила бы ваш доклад на
подзаборные стишки!"
Неревен смотрел на чужеземца. Тот слушал, светлея глазами.
