не устраивал грандиозных процессов: как паук, он плел свою сеть из
паутины мелких уступок, которые, однако, доставляли много работы досужим
языкам, и устраивался так, чтобы извлечь выгоду из любого поворота событий.
Вот и сейчас. Многие знали, что Даттам пошел к Арфарре просить за Кукушонка.
Теперь, если он не подпишет эту бумагу, все скажут, что проклятый торговец
продал друга за горсть привилегий, а если подпишет, все скажут, что Арфарра
так силен, что может отобрать у храма все, что заблагорассудится.
Даттам подумал и подписал бумагу, и Арфарра сказал: "Буду рад увидеть
Кукушонка на церемонии".
x x x
Попрощавшись с Арфаррой, Даттам вернулся в свою спальню, где маялся
молоденький монах. Монах подал Даттаму бумагу об убыли товара: утоп тюк с
шерстью, да бросилась в пропасть молодая рабыня. Недоглядели.
-- Возместишь из собственного кошелька, -- сказал Даттам.
Лицо монашка посерело. Как из кошелька? Рядовые члены ордена не имели
ничего своего. Если возместит, -- значит, имел, значит, -- украл у братьев?
-- Но... -- пискнул монашек.
Даттам молча, почти без замаха, ударил юношу. Тот повалился, как пестрая
птица, подбитая стрелой. Кровь изо рта испачкала дорогой ковер.
Мальчишка!
Ничего! Пусть! Афарру бы так, -- носом об стенку.
Через час Даттам, невозмутимый и улыбающийся, вернулся в свои покои, где
маялся чужеземец, Ванвейлен, -- рыжий его товарищ возмутился ожиданием и
ушел.
Даттам внимательно оглядел белокурого и сероглазого чужеземца: Ванвейлен
с любопытством глазел по сторонам, видно, подавленный невиданной красотой,
-- вон как настороженно озирается, на диван сел, словно боится испачкать
копытом -- а потом зацепился взглядом за столик для игры в "сто полей" --
Даттам с Арфаррой не окончили партию, и больше от столика не отцеплялся.
Даттам перебрал в уме все, что ему было известно об этом человеке:
Ванвейлен был человек удачно построенный, и характер у него был, такой же
видно, как его ни брось, упадет на четыре лапы.
Этот Ванвейлен приплыл два месяца назад в южные районы с грузом золота и
повел себя как человек проницательный, но самодовольный. Почуяв, как в этих
местах делают деньги, тут же навязался Марбоду в товарищи и приобрел
изрядное-таки добро. Добро это он сгрузил себе на корабль, а не сжег и не
раздал новым друзьям, отчего, конечно, дружинники Марбода на него сильно
обиделись, и именно их пьяным жалобам он был обязан теперь своей нелестной
репутацией торговца. И поделом! Даже Даттам не мог позволить себе не
раздавать подарков, хотя каждый раз, когда он заглядывал в графу, где
учитывал подарки, у него болело сердце. Но что самое интересное, -- как
только Ванвейлен понял, что Марбод не в чести у правительства и что в городе
Ламассе порядки не такие, как в глубинных поместьях -- как он тут же от
Марбода отлепился...
Затем Ванвейлен, как деловой человек, отказался продавать меха и золото
здесь, в королевстве, и стал искать тропинки в империю, и очень быстро
понял, что без позволения Даттама он в империю не проедет... Что ж! Можно и
взять его в империю, -- господин экзарх будет доволен.
Было удивительно, что на западном берегу еще остались люди, -- вероятно,
маленькие городские республички, судя по повадкам этого Ванвейлена, -- да-да
именно такие республички обыкновенно существуют в заброшенных и неразвитых
местах. Жители их в точности как Ванвейлен хвалят свою свободу, несмотря на
вечные свои выборы и перевороты, от которых совершенно иссякаяет всякая
стабильность в денежных делах и которые производят массу изганников, только
и думающих, как бы вернуться и
