у рта. Зеленый монашеский паллий, простой, безо всякого
шитья, однако столь тонкий, что можно было разглядеть под ним завитки
кольчуги. Пальцы длинные, холеные, на среднем пальце яшмовый
перстень-печать, похожий на третий глаз: Боги чародею не указ.
Но господин Даттам!
Борода короткая, как у знатного варвара, волосы в золотой сетке,
пятицветный кафтан, шитый золотом в прикреп, конные сапоги выше колен: не
подданный империи, а вассал короля. Он и ведет себя за чертой ойкумены, как
варвар. "Как свободный человек", по-здешнему.
И хотя глаза у обоих называются золотыми, очень удачливые глаза по
здешним приметам, видно, что глаза все-таки разные: у Арфарры глаза, как у
мангусты, с яшмовыми прожилками, а вот у Даттама, действительно, -- золото.
Даттам, однако, не чародей -- Даттам вор и бунтовщик, а теперь и того
хуже -- торговец.
Даттам шевельнулся над доской.
Левый купец его завладел седьмым зеленым полем. Ах, нет! Пешка учителя
побывала там раньше. Стало быть, не завладел, а только получил право
пользования.
Купец -- странная фигура: трижды за игру ходит вкривь. Да и "сто полей",
если призадуматься, странная игра. Говорят: в Небесном Городе зал приемов
зовется "сто полей". Говорят: игре две тысячи лет, и принес ее с рисом и с
тремя таблицами сам государь Иршахчан. А как, если подумать, мог государь
Иршахчан принести игру с купцами, если он отменил "твое" и "мое"?
И еще при государе Меенуне купцов и торговцев не было, все в деревне
говорили, что они завелись в Варнарайне только после восстания Белых
Кузнецов, двенадцать лет назад.
Арфарра-советник перевернул одну из фигурок и нажал на планку в водяных
часах.
Синяя пирамидка перестала плакать, а розовая, наоборот, заплакала. По
уровням воды было видно, что Даттам играет гораздо быстрее, чем королевский
советник, а по доске было видно, что Даттам играет, не давая себе труда
подумать.
Тут мангуста насторожила уши и обернулась к окошку: где-то в
перестроенных покоях началась суета. Арфарра сделал знак Неревену, тот
поднялся и побежал анфиладой пустых залов.
Король действительно въезжал во двор с верными, дамами и горожанами.
Дождь перестал, как и предсказывал учитель, едва показался король, с крыши
уже кто-то сбрасывал зерно, солнце плясало на копейных значках и боевых
веерах.
Кафтан на короле был белого государева цвета, однако намок под дождем, и
под ним проступил бордовый лакированный панцирь. Дамы королевской свиты,
распаренные и крепко сбитые, били сапогами по конским ребрам, а мечи за
спинами верных вовсе не походили на церемониальные.
Ах! Разве можно сравнить это с Государевым Дворцом! Государев Дворец --
весь под серебряной сеткой, дождь над ним не идет, и по слову государя цветы
склоняют свои головки, и звери приводят к нему своих детенышей!
И Неревену на мгновение представилось, как в Зале Ста Полей государь
кивает ему головой и жалует чиновничий кафтан, и Неревен покидает залу,
пятится, пятится, потому что поворачиваться к государю спиной нельзя, -- и
идет от одной дворцовой управы к другой в платье, украшенном изображением
единорога и феникса...
Тут грязь из-под чьих-то копыт облепила его с головы до ног, а всадник
сказал:
-- Простите.
Неревен удивился, что всадник извиняется, забрызгав пешего, поднял голову
и увидел, что владелец голоса сидит на лошади, как мешок с рисом. Неревен
спросил по-вейски:
-- Вы -- веец?
Незнакомец задергал узду, понапрасну мучая коня, чтобы тот стоял на
месте.
-- Нет, -- сказал он. -- Наш корабль, -- тут он запнулся, ища слово,
