там крестьяне
повесили мертвого проповедника на дереве вверх ногами, а потом положили в
кожаную лодку и пустили в море. Особенно они не горевали: "Он сам сказал,
что его убьют, а на четвертый день он воскреснет".
x x x
Два дня не происходило ничего, достойного упоминания.
В третий день Шуют, благоприятный для начала путешествий, все гости
собирались покинуть замок, и поэтому накануне хозяин устроил пир для всей
округи: приехало сорок три человека и больше двухсот челядинцев.
Залу переодели, расстелили скатерти с золотыми кистями. Выросли горы
мяса, разлились озера вина. Предки могли съесть барана зараз: как отстать от
предков?
Потом все соглашались, что пир кончился очень странно, и многие говорили,
что это чужестранцы его сглазили.
Наверное, так оно и было. Конечно, чужестранцы молча сидели и слушали,
однако же колдун не рыцарь, чтобы говорить громко. Бывает, просто взглянет,
-- а молоко уже прокисло...
Говорили о Весеннем Совете, который созывал король в городе Ламассе, а
потом как-то заговорили о самом городе. Дело в том, что люди были Ламассой
не совсем довольны.
-- За год, -- пожаловался хозяин, -- от меня сбежало в Ламассу двадцать
семь человек. И не кто-нибудь! Лучший шорник сбежал, кузнецы сбежали,
шерстобиты. Король объявил, что всякая собака в стенах Ламассы свободна --
вот они и бегут. А теперь что? Прикажете мне ехать в Ламассу и покупать у
моего же шорника мое же добро? -- обернулся он внезапно к Марбоду Кукушонку.
А на Марбоде Кукушонке, надо сказать, опять было древнее платье
королевских посланцев: длинный малиновый паллий с жемчужным оплечьем, с
мешочком для печати у пояса, такой плойчатый, что даже меча не было видно в
складках.
Марбод помолчал и сказал:
-- Да, лавочников там много.
-- Надо на Весеннем Совете объяснить королю, -- сказал Той Росомаха, --
что ему нет выгоды разорять своих верных. А выгода от этого только храму
Шакуника: разве вы, сударь, продали бы давеча монахам кузнеца Луя, если бы
он не пытался уже дважды сбежать в Ламассу?
Тут внесли новую перемену блюд и еще переменили факелы на стенах. Сидели,
надо сказать, так: по правую руку от хозяина -- Лух Медведь. Дальше, со
стороны Кукушонка сидели Духон Полосатый, заморский гость Клайд Ванвейлен,
монах-шакуник Адрамет, дальше -- опять заморский гость Сайлас Бредшо, дальше
Ичун Долгоглазый, Шомад Верещатик и Кадхун Черное Лицо. По левую руку тоже
все сидели местные гости.
И вот Шомад Верещатик, Лухов побратим, опять спрашивает Марбода Кречета:
-- А ведь если кузнец в Ламассе станет свободным, то он и воином станет?
И получается, сударь, что ваша дружина -- уже и не дружина, а просто
городское ополчение, а вы -- так, издольщик при чужом войске.
Марбод отвечает:
-- Я на удачу короля не жалуюсь.
-- А откуда известно, что эта удача -- королевская? -- говорит Верещатик.
-- Рассказывают, что у короля теперь не только торговцы привозные, из храма
Шакуника, но и колдуны оттуда же.
Хозяйский сын, тоже королевский дружинник, сказал, однако:
-- Господин Арфарра, -- не колдун, а полководец.
-- А зачем тогда, -- возразил ему Верещатик, -- он обещал королю
восстановить старый бронзовый храм о семидесяти колоннах, каждая колонна
которого извещает, кто и где дерется? Как раз в самом подлом вкусе ворожба,
чтобы войну заменить соглядатайством.
Тут внесли третью перемену блюд,
На пиру был человек по имени Таннах Желтоглазый, хороший рассказчик.
Шомад Верещатик заметил его и спросил:
-- Сударь, а как же так вышло, что в позапрошлом году вы дрались за
короля, а в этом -- за герцога Нахии?
