зол на чужеземца за то, что Марбод пощадил его и его золото, за то, что
из-за чужеземца Марбод не взял Эльсила с собой в подземный храм, и особенно
-- за последний вопрос.
-- Меч утонул не от проклятия, -- сказал Эльсил, а от женского коварства.
Дочь последнего Ятуна понесла от дворцового пажа. Король велел его казнить
на своих глазах, а дочь отдал рабу.
-- Вольноотпущеннику, -- поправили сзади.
Эльсил усмехнулся.
-- Ну, вольноотпущеннику. Ведьмино отродье, приплыл в корзинке. Имя дали
-- просто Алом, как всем незаконнорожденным. Король, конечно, сделал потом
зятя дворцовым управляющим.
"Гм, -- подумал Ванвейлен, -- интересно, король зятя сделал управляющим,
или управляющего -- зятем?"
-- Женщина, однако, должна была отомстить за смерть возлюбленного и
приказала мужу убить отца и братьев. Рабу самому на такое не решиться.
Тут один из дружинников поднял голову, и увидел, что прибежал лесной
дух-щекотунчик с глазами как плошки и сел меж ветвей катальпы. Но дружинник
был глупый, и подумал, что щекотунчик прибежал на запах бузы и жареной дичи.
А Лух Медведь вскричал:
-- Что ты брешешь! Отец первого короля Алома -- сам Шакуник! Всех великих
королей вынимали из корзинок и птичьих клювов!
Белый Эльсил усмехнулся.
-- Все равно престолом он завладел незаконно... Это-то вы не будете
оспаривать?
-- Почему? -- спросил Бредшо. -- Потому что захватил его убийством?
Белый Эльсил покачал головой.
-- Нет. Когда Шадаур Алом получил королевство, все родственники его жены
по мужской линии были мертвы, а имущество по закону при этом переходит к
старшей дочери. Не считая, конечно, вдовьей части. Вдова затворилась, три
года жгла свечи. Наконец покойник явился: совсем как при жизни, только
голову держал под мышкой. "Боги, говорит, меня отпустили до утреннего
прилива."
Теперешние Белые Кречеты -- от ребенка, зачатого этой ночью. И с тех пор,
как он зачат, род Аломов, стало быть, царствует незаконно.
Лух Медведь вскочил с места:
-- Это позор, что тут рассказывают о короле! Знаем мы, от кого беременеют
через три года после смерти мужа!
Надо сказать, что Лух Медведь не так давно захватил караван с шерстяной
тканью из Кадума, и очень многие его за это попрекали, потому что он почти
ничего не раздал дружинникам.
Марбод Кукушонок тоже встал, распустил шнурки у плаща, плащ кинул на
землю, и ссадил на него с плеча белого кречета.
-- Такие слова, -- сказал Кукушонок, -- не кадумская шерсть. За такие
слова полагается платить.
Тут собачьи головы на ножнах мечей насторожились, а люди увидели, что
сегодня случится две песни: про стеклянный дворец и про поединок. А
щекотунчик в ветвях катальпы посинел и стал делать так: глаза у него
остались неподвижными, а все остальное завертелось в шкурке, как жернов.
Марбод Кукушонок и Лух Медведь вынули мечи и велили людям рисовать круг,
и тут сбоку вынырнул отец Адрамет, монах-шакуник:
-- Сударь... Никто не сомневается в величии вашего рода. Но что будут
говорить о сегодняшнем дне? Королю скажут: Марбод Кукушонок дрался, чтоб
доказать, что монахи-ятуны способны творить чудеса.
Смысла замечания Ванвейлен не понял. А Кукушонок закусил губу, вбросил
меч в ножны и молча сел. Его красивое лицо совершенно побледнело.
x x x
Возвращались, торопясь поспеть к вечерней трапезе. С крутой тропки из-под
копыт лошадей ссыпались камешки, и далеко справа в море плавало уходящее
закатное солнце. Ванвейлен размышлял: "Пусть два брата покорили двести с
лишним лет назад империю. Значит, и условия в одной ее части не могут сильно
отличаться от условий в другой. С этой
