Харсома, - но он способен с
этакой бумагой отправиться прямо к "желтым курткам", да еще и будет всю
жизнь гордится своей верностью правопорядку.
За месяц до выпускных экзаменов надежный гость передал Даттаму письмо
от дяди. Отец Даттама умер, и было много хлопот с виноградником, купленным
в Нижнем Городе на имя жены. Харсома выхлопотал Даттаму отпуск, и тот
поехал в Варнарайн, но к его приезду все уже уладили.
В эту поездку даже Даттам увидел, что влияние Рехетты сильно выросло.
Так получилось, что он единственный из старшин цехов осмелился сцепиться
со сворой наследника, и от этого имя его гремело весьма широко. Строгостью
своей жизни он вызывал почитание народа, чем и пользовался для нападок на
вышестоящие власти. Алтари патрона цеха, небесного кузнеца Мереника, стали
появляться в самых разных уголках провинции.
Несколько гулящих девиц сожгли свои наряды и стали вести святую жизнь
из-за проповедей Рехетты, и в числе их была любовница наместника; это
рассердило наместника до крайности.
В честь Даттама Рехетта устроил молебен. Закололи барана, накормили
Небесного Кузнеца запахом и огнем, оставшееся съели сами. Даттам от имени
Арравета предложил мастерам из цеха использовать свой гравировальный
станок, но те решительно воспротивились.
- И думать не смей об этих станках, - заявил один из мастеров. Наш
цех сейчас враждует с людьми экзарха. Если они прознают об этих станках,
они тут же навяжут их нам, чтобы испортить цену и прогнать половину
мастеров за ненадобностью.
А дядя Даттама насупился и сказал:
- Нынче в Варнарайне души чиновников почернели от алчности, а зубы
народа почернели от лотосовых корней. Люди наследника, как оборотни, пьют
кровь народа и сосут его мозг. В почетной охране наместника - две тысячи
головорезов, рыщут по деревням и понуждают людей усыновлять чиновников...
Луга и поля исчезают из земельных списков, общие амбары пустеют, и народ,
будучи не в состоянии прокормиться, вынужден заниматься торговлей. Скоро в
Варнарайне не останется свободных людей. Увы, страшно подумать, - что
будет после смерти государя?
И, взяв модель из рук Даттама, спалил ее в жертвенном костре
небесному кузнецу Меренику.
Вечером дядя спросил племянника:
- Говорят, в столице ты связался со скверными людьми, которые делают
деньги в обход государства?
- Я изобретатель, - сказал Даттам, - и если выйдет так, что мои
изобретения нужны только бесам, я буду работать на бесов.
На следующий день Даттам пошел заверить подорожную. Казалось бы -
пустяковое дело, а чиновники в управе вдруг стали кланяться, как
болванчики, и отвели Даттама в кабинет ко второму секретарю наместника,
господину Харизу.
Ах, какой кабинет был у господина Хариза!
Яшма тушечницы белая, как бараний жир. Стол в золоте, на стенах
гобелены, на гобеленах красавицы, от которых рушатся царства, перед
гобеленами столик в золоте и нефрите, вино и фрукты, черепаховая шкатулка
с благовониями: все, знаете ли, совершенно неподобающее чину и
присутственному месту. Надо сказать, что Хариз был тот самый чиновник,
который много нажился на Государевом Дне, но благодаря своей
матери-колдунье избегнул правосудия.
Сели, стали беседовать. Хариз все знал о Даттаме: поздравил его с
успехами в учении, - будущий, как говорится, опора трона, слуга народа, -
и вдруг вынул из черепаховой шкатулки часы-яичко.
- Какую, - говорит, - гадость написали: будто вы эти часы сделали в
насмешку. Мол, епарх отдает деньги в рост. Часы считают время, а он на
времени наживается: и то, и другое неправильно...
