закрыл глаза. Ханалай встал, отодвинул травяную тряпку,
накинутую поверх пленника, и задумчиво потыкал пальцем ему в спину.
Арфарра закусил губу от боли. Ханалай вздохнул, подтянул одеяло на место и
вытер палец.
- А ну их к бесу, - сказал Ханалай, - моих мудрых советников. Сами
курицу зарезать не могут, а такие приказы подписывают, что мясника
стошнит. Я так полагаю, что это большая ошибка пытать человека, если не
знаешь заранее, в чем он должен признаться.
Арфарра молчал.
- Мои советники, - продолжал Ханалай, - говорят мне, что не пройдет и
недели после вашей казни, как столица падет. Хочу спросить ваше мнение:
так ли это?
- Да, - ответил Арфарра.
- Еще мои советники сказали, что если вы напишете людям в столице
указ о том, что Небо покарало вас за непослушание государю и его верным
слугам, и что перед смертью вы поняли весь ужас своих грехов и призываете
жителей столицы раскаяться, - то тогда столица сдастся через два дня, и
при этом будет больше порядка и меньше убийства. Так ли это?
- Да, - ответил Арфарра.
- И еще они сказали, что вы подпишете такой указ, если я пообещаю
просто отрубить вам голову, не мучить. Так ли это?
- Нет, - ответил Арфарра.
Ханалай огорчился и обеспокоился.
- Но ведь вы, - чиновник и верноподданный. Неужели собственная честь
вам дороже, чем порядок и благополучие тысяч и тысяч? Как вы можете думать
об одном лишь себе?
- Убирайтесь, - сказал Арфарра.
Ханалай покачался-покачался на своем чурбанчике, завернулся в плащ,
подхватил масляный фонарь и пошел к двери. У двери он обернулся:
- Скажите, господин Арфарра, - произнес Ханалай, - если бы я два года
назад не взбунтовался, арестовали бы вы меня или нет?
Арфарра поднял голову. Простонародный выговор вдруг куда-то исчез из
речи Ханалая, равно как и ссылки на мудрых советников.
- Нет, - сказал Арфарра, - не арестовал бы.
- Да, - сказал Ханалай, - я и сам давно понял, что не арестовали
бы... Знаете, господин Арфарра, я чрезвычайно сожалею о своем восстании.
Да, через неделю после вашей казни я возьму столицу: а через день
после того, как я возьму столицу, мои люди упьются, как свиньи, и
разбегутся с награбленным... Вы правы! Моя слава сыграла со мной дурную
шутку: я был хорошим разбойником, но я так и не смог навести в войске
порядок, и мне пришлось убить всех, кто мог навести порядок за счет моей
смерти.
Моя главная ошибка была в том, что я взял себе в мудрецы этого
самозванца, яшмового аравана. Никакой он не пророк, потому что пророк -
это тот, кто делает черное белым, а белое - черным. А этот человек не
умеет превращать черное в белое, и наоборот, а только говорит, что -
черное, а что - белое. А теперь он вообще молчит и сидит, как камень, у
меня на шее, а слава его растет, потому что он сидит и молчит. И я не могу
казнить его, потому что все мои солдаты возопят, и не могу отравить его,
потому что тогда скажут, что с его смертью ушла моя удача. И я больше
всего на свете хотел бы прийти к согласию с вами: но я не могу прийти к
согласию с одним Арфаррой, если у меня в совете уже сидит другой
Арфарра...
Ханалай замолчал. В камере было темно и сыро, и от этой сырости
громко потрескивал фитиль в масляном фонаре. Тень Ханалая протянулась по
всему полу, и на стенах плясали красноватые сполохи.
- Я чрезвычайно сожалею, - повторил Ханалай, - что не могу прийти к
согласию с вами, господин Арфарра.
- Я также чрезвычайно сожалею об этом, господин Ханалай.
Разбойник помолчал, повернулся и вышел.
На следующее утро Арфарру провели по улицам
