этого чиновника, при условии, что ты получишь то же, что получит
победитель?
Сушеный Финик побледнел и ответил:
- Это было бы хорошим приключением, но слова твои слишком туманны.
Идари ударила его концом косы по щеке, засмеялась и сказала:
- Я могла бы обмануть тебя, но скажу честно, что в этом поединке
победитель не получит ничего.
Тем временем дружинники утоптали место между теплицей и грядками,
начертили боевой круг и зарезали белую курицу. Позади круга они воткнули
белое знамя Киссура, со знаками, приносящими счастье.
Киссур и Шаваш подошли к курице и окунули кончики мечей в кровь,
чтобы железо проснулось. После этого Киссур предложил Шавашу выбирать
сторону круга, и Шаваш стал так, чтобы солнце не било ему в глаза.
- Будут ли в этом поединке участвовать двое или трое? - спросил
Сушеный Финик Киссура.
- Трое, - ответил Киссур.
- А кто же третий? - спросил Сушеный Финик.
- Смерть, - ответил Киссур.
Это были установленные обычаем слова.
Люди отошли от троих противников на положенное расстояние. Киссур
положил руку на рукоять меча, а Шаваш сунул руку за пазуху, выхватил
оттуда револьвер, сделанный яшмовым араваном, и выстрелил раз и другой.
Киссур изумился и схватился за плечо.
Шаваш выстрелил третий раз, но, по правде говоря, ему не так-то часто
приходилось стрелять из револьверов, и, хотя он стрелял буквально с пяти
шагов, третья пуля только обожгла Киссуру ухо.
Тут Сушеный Финик прыгнул Шавашу на спину. Шаваш обернулся, чтобы
выстрелить в Финика, но варвар перехватил его руку и швырнул его через
себя, словно грузчик - мешок с рисом. Шаваш перекувырнулся в воздухе,
налетел брюхом на сапог другого дружинника, и шмякнулся глазами вверх, а
Сушеный Финик совершил прыжок лосося, выхватил кинжал и этим кинжалом
приколол руку с револьвером к земле. Киссур подошел поближе. Он держался
за левое плечо, и сквозь пальцы его капала кровь.
- Если ты бес, - процедил он сквозь зубы, - то бес мог бы целиться и
получше.
После этого Шаваша привязали к веревке и проволокли через весь город
ничком. А Киссур сел на лошадь и поехал следом, чтобы показать, что с ним
ничего не случилось, хотя это было не совсем так.
Идари сказала Сушеному Финику, чтобы он проводил ее в монастырь при
храме Исии-ратуфы. Финик так и сделал. По пути он спросил, не она ли
заколдовала оружие Шаваша. Идари ответила, что нет, и что ее вообще не
интересует, кто выиграл этот поединок. Сушеному Финику не показалось, что
она говорит правду.
В эту зиму государю Варназду было плохо, как никогда. Даже маленьким
мальчиком, младшим братом вздорного и подозрительного Инана ему не было
так плохо.
Ханалай делал все, чтобы высмеять хрупкого, грустного молодого
человека, который жил во дворце почетным пленником, и чтобы доказать, что
преступления Варназда навлекли на страну разорение и гибель, и что небо
отобрало у Варназда право на власть и передало это право будущему
основателю новой династии. Даже держали его впроголодь. Варназду
приходилось самому писать унизительные прошения Ханалаю, чтобы тот
отпустил муку, масло, дрова... Озябшие пальцы плохо слушались, чернила
стыли в деревянной чернильнице. Говорили, что Ханалай смеялся, показывая
на пиру своим командирам следы слез на прошении. А на просьбу о соли
ответил Чаренике: "Государь часто плачет, - пусть-де солит пищу слезами."
А однажды пьяные и голодные стражники изжарили и съели на его глазах
его любимую белую собачку, - последнее напоминание о Киссуре. В тот вечер
рукава Варназда промокли от слез.