цехов, а те продавали зерно по справедливым ценам.
Господин Нан, несомненно, помер бы со смеху при слове "справедливая
цена" - это в осажденном-то городе!
И тем не менее это было так. Гм... Почти так.
Чиновников, воров и бездельников в городе было мало, а были большею
частью лавочники и ремесленники, издавна организованные в цехи и крепко
державшиеся за свое имущество. И те же самые механизмы солидарности внутри
малой группы, которые год назад толкнули степенного человека, несмотря на
его любовь к покою, на восстание, теперь вынуждали каждого степенного
человека не пользоваться черным рынком и не торговать на нем, несмотря на
его любовь к прибыли и вкусной жизни.
Люди сами организовывали комитеты, сами наблюдали и сами доносили: и
горе было тому, на кого общественное мнение указало как на спекулянта или
контрабандиста.
Из-за всесилия этих комитетов, и бегства чиновников, обязанности
последних волей-неволей взял на себя Городской Совет. Арфарра часто
совещался с его депутатами, - он научился этому искусству еще четверть
века назад, в свободном городе Ламассе, - и опять-таки те самые механизмы
внутренней солидарности цехов и граждан, которые даже при Нане работали
против государства, теперь работали на Арфарру. И, с одной стороны,
горожане беспрекословно слушали Арфарру, так что это был лишь по видимости
совет, а по сущности - единовластие. А, с другой стороны, взяв в руки
власть, суд и налоги, горожане вряд ли бы так просто отдали все это
обратно. И трудно было сказать, чем кончится борьба между Ханалаем и
столицей, однако ясно было, что если она кончится победой столицы, то это
будет совсем не тот Небесный Город, что прежде, и населен он будет не
лавочниками, а гражданами. И что новый Добрый Совет уже не устроит такого
бардака, как прежний, и не допустит в Залу Пятидесяти Полей ни
сумасшедшего Лахута, ни Киссура.
А Арфарра владел сердцами этих граждан так же безраздельно, как
Киссур - сердцами своих конников.
В третий день после весеннего праздника, перед рассветом, Киссур
выехал проверять посты и увидел, что под стеною его дворца сидит с узлом
какой-то человек. Всадники спешились и подняли человека. Они увидели, что
это старуха-нищенка и что она от страха сделала под себя кучку. Киссур
спросил:
- Ты что здесь делаешь в такое время?
- Ах, сыночек, - отвечала старуха-нищенка, - три дня назад у меня
умер сын, и когда мне стало нечего есть, я решила отнести вот эти вещи на
рынок. Я проснулась ночью, так как у меня подвело живот от голода, и
решила, что уже рассвет, потому что утром у меня куриная слепота, и я не
могу отличить рассвета от ночи. Я взяла узел и пошла, а когда я поняла,
что еще ночь, я села под эту стену и заплакала.
Киссуру стало жалко старуху. Он спросил, что она умеет делать, и
услышал в ответ, что она умеет стряпать и гадать. Он велел одному из
дружинников взять ее и отвести на кухню. Неделю старуха жила при кухне, и
многие приходили к ней гадать.
Вот минуло несколько дней, и старуха пошла в город продать старые
тряпки. У самых ворот она увидала здоровенного парня, с ягодицами,
похожими на два круга бобового сыра, и с большим мечом с рукоятью цвета
баклажана. Старуха прошла мимо парня, а тот вдруг зацепил ее и спросил:
- Эй, старая репа! Ты, по цветам, из дома первого министра?
Старуха согласилась, и тогда парень сказал:
- А не поступал ли недавно в дом первого министра на услужение один
молодой человек: ему лет двадцать восемь, у него вьющиеся белокурые волосы
и прекрасные золотые глаза, он тонок в стане
