утопила в Левом Канале несколько тысяч
мятежников и прошла в столицу. Так что вашему будущему министру Ханалаю
теперь не так легко взять город: ведь он рассчитывал иметь Киссура у себя
в лагере и поступить с ним сообразно обстоятельствам.
Лже-Арфарра говорил что-то дальше, но Варназд уже не слышал. Кто-то
схватил его за рукав: Варназд опамятовался. Перед ним, на коленях, стоял
Ханалай и протягивал кубок вина.
Варназд поблагодарил и осушил кубок.
- Да, - сказал кто-то за столом, - на пиру не подписывают документы,
но почему бы нашему государю не пожаловать своего спасителя Ханалая кубком
вина из своих рук?
- Кто я такой, - почтительно откликнулся Ханалай, - чтоб пить вино из
рук государя?
- Не скажи, - возразили ему, - государь жаловал вино изменнику и
колдуну Киссуру, поднесет и тебе.
- У государя, - осторожно сказал Ханалай, - свои желания и планы.
- Государь, - сказал кто-то гнусным голосом, - восемь лет мог быть
волен в своих желаниях, а вместо этого потакал лишь желаниям своих
министров, столь скверных, что их каждый год приходилось казнить. И вот
страна лежит в г.... и крови: и теперь государю поздно и трудно иметь свои
желания.
А Шадамур Росянка развязно добавил:
- Ханалай! Этот человек не посмел сегодня покончить с собой! Убудет
ли от его трусости, если он поднесет тебе вина?
Варназда вздернули на ноги и вложили ему в правую руку кубок. Кубок
был тяжелый, серебряный с каменьями: на нем были вырезаны птицы в травах и
олени в лесах, и по искусности работы он походил на небесный сосуд.
Ханалай, улыбаясь, протянул руки. Все притихли.
Варназд размахнулся и выплеснул кубок в лицо Ханалаю.
Двое человек схватили Варназда за левую руку, и двое - за правую.
Ханалай вытер лицо, усмехнулся и сказал:
- Я, простолюдин, расстроил государя неуместной просьбой. Уведите
его.
Поздно вечером в государеву спальню вошел Свен Бьернссон, он же
яшмовый араван. Государь лежал на постели и глядел в лепной потолок, где
были нарисованы солнце, звезды и прочий годовой обиход государства. Так он
лежал уже третий час. У двери сидели стражники, весело ругались и резались
в карты.
Бьернссон постоял-постоял над Варназдом, окликнул его. У него не было
особой жалости к этому человеку. И, в отличие от Киссура, Нана и даже
Ханалая, он совершенно не мог себе представить, по какой причине он должен
относиться к этому слабохарактерному, вздорному и, вероятно, неумному юнцу
как к живому богу.
Вдруг Варназд повернулся к нему, уцепился за рукав и сказал:
- Зачем я не мертв! И почему за ошибки мои должен страдать мой народ!
Бьернссон перекосился от отвращения, выдернул рукав и закатил
Варназду пощечину.
После этого с государем случилась истерика.
- Самозванец, - кричал Варназд, - я отрублю вам голову!
На крик сбежались разрозненные придворные. Пришел и Ханалай с
десятком командиров. Посмотрел, как государь катается по ковру,
ухмыльнулся и ушел.
Лекарь, Бьернссон и еще один стражник стали ловить Варназда,
завернули в мокрые простыни и уложили в постель. Лекарь боялся приступа
астмы, но астма, странное дело, пропала совершенно. Варназд поплакал и
заснул.
Бьернссон хотел было уйти, но увидел, что лекарь куда-то утек,
стражники пьяны, и кроме него о Варназде вроде бы позаботиться некому, -
и, несмотря на некоторое омерзение, остался. Свен Бьернссон не без
оснований полагал, что этот человек сильно виноват в бедах своей страны:
но стоит ли из-за этого рубить ему голову?
Варназд немного заснул, а потом проснулся ночью и долго лежал,
