и неразумный крестьянин, возвышенный тобой,
услышал о бесчинствах, творимых твоим именем, и поспешил, как мог, на
помощь. Виновен ли я в чем-то перед тобой? Хочешь ли головы моей - вот
она!
Причина нынешних бедствий, - продолжал Ханалай, - в кознях колдунов и
бунтовщиков, в несогласии частей государства. Обязуюсь усмирить все!
Не одной чистосердечной преданностью руководствовался Ханалай,
зарубив Лахута на глазах государя и войска. Все отряды Лахута, до
последнего человека, были истреблены в этот день. Ханалай, видя себя у
ворот столицы, поспешил расправиться с жутким союзником, смущавшим многих,
кто мог бы стать на его сторону. В войсках Ханалая, в которых имя государя
было более почитаемо, нежели того Ханалаю хотелось, полагали, что Лахут
получил по заслугам. Кроме того, все знали, что Лахут и истинный пророк,
яшмовый араван, жили друг с другом, как кошка с собакой.
Варназда отвели в его собственную спальню. В ней было все, как неделю
назад: сверкало солнце у потолка и луна у полога, и горели пять
светильников по числу пяти добродетелей, подле кровати под атласным
пологом дымились золотые курильницы на крепких ножках, - только кто-то
насрал у столика для лютни. Пригнали откуда-то тычками дворцового
чиновника, скорее мертвого, чем живого. Тот убрал мерзость и, плача,
удалился. Государь сел на постель и уткнулся лицом в подушку. Вдруг
зашевелилось изголовье, и из-под него выполз маленький белый щенок,
любимец государя, стал тыкаться в нос и слизывать шершавым язычком слезы.
Вечером государя переодели и повели в голубую трапезную: там пировал
Ханалай, его командиры и советники. Было заметно, что среди советников
много образованных людей: больше половины пользовалось вилками.
Государя со всевозможными почестями усадили под балдахин. Справа сел
Ханалай. Государя с любопытством косился на изящного, худого и белокурого
человека, сидевшего слева. Это был Ханалаев пророк, лже-Арфарра. В нем
было действительно что-то не от мира сего, и он ел мало и чрезвычайно
опрятно.
- Государь, - сказал Ханалай, - кланяясь и указывая на изящного
человека, - вот истинный Арфарра, мудрец и твой советник. Клянусь, я
поймаю и распну того самозванца, который сейчас помирает в столице!
Подпишите указ о его измене, как вы подписали указ об измене Киссура
Белого Кречета!
Кто-то поднес государю готовые свитки: указ об измене Арфарры и указ
о назначении Ханалая первым министром.
- Вы не знаете этикета, - сказал государь Варназд, - указы нельзя
подписывать на пиру. Чтобы указ был действителен, он должен быть подписан
в зале Ста Полей.
Ханалай расхохотался и хлопнул себя по лбу.
- Ах я невежа, - вскричал он. - Что возьмешь с простолюдина, кроме
преданности! Действительно, разве можно подписывать государственные указы
на пиру!
Государю стали представлять гостей. Что за рожи!
Вдруг, в самый разгар пира, Ханалаю принесли записку. Тот долго
шевелил губами, читая ее, а потом вышел. Потом вышел яшмовый араван, еще
кто-то из командиров. Начальник варварской конницы полез прямо через стол,
даже не сняв сапоги, и раздавил по пути утку. Впрочем, засмущался, поднял
утку и сунул ее за пазуху.
Ханалай вернулся, улыбаясь, а записка пошла по кругу. Государь следил
за ней завистливым взглядом. Сосед его слева, лже-Арфарра, до сих пор
сидевший безучастно, вдруг наклонился к государю и тихо сказал:
- В записке сказано, что Киссур не поверил указу о своей измене, а,
поверив, вышел из лагеря, желая смертью доказать свою верность. Конница
его опрокинула осаждавших,
