дрались бронзовыми топорами. А
когда речь шла об оружии, Киссуру трудно было внушить, что бронзовый
топор, даже изготовленный при идеальном государе, лучше стального меча.
- Их корабль, - продолжал Арфарра, - раскололся, видимо, на две
части; меньшая, с людьми, упала за морем, большая упала близ деревни Гусьи
Ключи. Крестьяне страшно перепугались, сообразив, что в связи с небесным
чудом приедут чиновники, а чиновники - это всегда плохо. Они свезли то,
что обвалилось с неба, к глухой заводи, и закопали там. Нашелся, однако,
один доносчик. Донос попал к экзарху Харсоме. Тот многое понял, ибо разбил
в заводи военный лагерь и отдал приказ ловить всех чужеземцев. Но Харсому
убили; в провинции началось замешательство; а Ванвейлен с товарищами
протек меж моих пальцев и добился того, чего хотел с самого начала:
удержать язык за зубами и убраться из нашего ада в свой благословенный и
совершенно иначе устроенный рай.
- Почему - совершенно иначе устроенный?
- Потому что сам Ванвейлен был иначе устроен. Я немного испортил его,
но с двумя убеждениями мне, пожалуй, ничего поделать не удалось.
Во-первых, Ванвейлен полагал, что наживающий богатство подобен спасающему
душу. А во-вторых, никак не мог понять, что убийство невинного человека
может способствовать общему благу. Ему казалось, что только процветание
человека способствует общему благу; а смерть всегда выйдет наружу и
разразится скандалом.
Арфарра замолчал. Киссур сунул нож за пояс и опять стал глядеть на
человека в медальоне, с золотой цепью на шее и свитком в руке. "А
все-таки, любезный, - подумал он, - Арфарра-советник обвел тебя вокруг
пальца".
- Я, - продолжал Арфарра, - долго думал, какая разница между властью
закона и властью государя. Я полагаю, что разница эта не в равенстве прав,
не в свободе, и уж, конечно, не в неподкупности чиновников. Я полагаю, что
разница эта в том, что при самодержавной власти убийство невинного часто
бывает государственной необходимостью. А при власти закона такое убийство
должно выйти наружу и кончиться скандалом.
Белая собака шумно завозилась на полу. Арфарра замолчал. В спальню,
неслышно ступая, вошел чиновник. По кивку Арфарры он вкатил новую жаровню,
а потом, поклонившись, напомнил Киссуру, что сегодня вечером - именины его
тестя, и что скромный дом Чареники ждет его. Киссур показал чиновнику на
дверь, тот заспешил, шаркнул ножкой, влетел в каменный столик для лютни,
пискнул и убрался. Когда волкодав опять улегся на место, Киссур сказал:
- Я помню, как вы, еще отшельником, спросили меня "если б явились
такие люди, по сравнению с которыми мы были бы как варвары по сравнению с
империей, и завоевали бы нас, была ли б это справедливая война?" Это о
них? Вы думаете, они явятся опять?
- Я так думал, - ответил Арфарра. - Я, конечно, понимал, что они
могли опять разбиться по дороге, и кто знает, сколько времени занимает
путь до звезд? Потом ты сказал мне, что никакой каменной птицы на островах
нет, и я решил, что я что-то напутал. И вот теперь я знаю, что они уже
успели воротиться, чтобы подобрать свой разбитый горшок, и пропали
насовсем.
- Глупо, - возразил Киссур, - пришли и ушли насовсем. Отчего?
Арфарра пошевелился под одеялом.
- Ты, однако, тоже доплыл до Западных Островов и больше туда не
плавал. Отчего?
Киссур подумал и сказал:
- Значит, у них в государстве разгорелась смута, и им стало не до
нас.
- Тогда, - возразил Арфарра, - ты бы нашел в горах их разбитый
корабль. А они вернулись за ним, и, я думаю, им стоило немало денег
упаковать эту рухлядь.
