что Арфарра
приказывал арестовать Ванвейлена слишком рано. Тут Арфарра начинал кричать
и метаться, и один секретарь держал его голову, а другой - поил полынным
отваром. Старик плакал и засыпал вновь. В такие минуты обоим секретарям
казалось, что старика окружают души тех, кого он казнил или убил, - сотни
и сотни душ. Но, как мы уже сказали, секретари ошибались. Люди, убитые
Арфаррой, в сущности, никогда не навещали его. Наверно, они боялись его
после смерти еще больше, чем при жизни.
Добром это кончиться не могло, и в середине зимы Арфарра опасно и
тяжело заболел.
16
Киссур сидел в ногах Арфарры и рассеянно глядел на медальон. На эмали
был нарисован молодой довольно человек, рыжий и голубоглазый, в одежде
королевского советника. За ним стоял большой сосуд о четырех лапках и с
женским лицом, - алтарь богини Правосудия. Одной рукой человек, с важным
выражением на лице, указывал на сосуд, а в другой держал шелковый свиток.
Это был некто Клайд Ванвейлен, которого, вместе с Арфаррой, считали
убийцей отца Киссура.
Узнав о болезни Арфарры, Киссур прискакал в его дворец прямо в
охотничьем костюме, весело пахнущем потом и печеным мясом, плакал у
постели, целовал руки старика, и посулил врачу, притиснув его в темному
углу, что повесит его, если тот залечит Арфарру. Но Арфарра видел, что
Киссур боится, что старик умрет, так и не рассказав, как обещал, о смерти
отца и о многом другом, - и вот весь вечер ему пришлось рассказывать,
прерываясь только тогда, когда приходил чиновник с лекарством.
Это был неприятный для Арфарры рассказ.
- Так куда же он делся в ойкумене? - спросил Киссур, глядя на портрет
Ванвейлена.
- Пропал, - сказал Арфарра. - Я хотел арестовать его и его товарищей,
считая их лазутчиками, но у меня было слишком много дел.
Арфарра говорил о том времени, когда он, после мятежа Харсомы,
расправлялся в провинции Варнарайн с корыстолюбием вообще и со своими
бывшими сослуживцами - в частности.
- Между прочим, - сказал Арфарра, - я велел разорить одну деревню,
где жили еретики. Деревня стояла у озера, а напротив нее была пустынная
заводь, в которой экзарх непонятно зачем разбил военный лагерь. Еретики
стали рассказывать, что в заводи из земли выполз зеленый девятихвостый
бурундук, запалил лес и ушел в небеса. Это предвещало мою опалу. Я
осмотрел заводь: действительно, яма, такая, что земля сварилась в стекло.
Я схватил зачинщиков и велел допрашивать, пока они не признаются, что
вырыли яму сами, чтобы морочить народ. Что ж, - они покочевряжились неделю
и признались.
Старик замолчал, отпил немного настоя, отдал чашку обратно Киссуру и
хладнокровно заметил:
- Это большая ошибка - пытать людей, когда не знаешь заранее правды.
- За месяц до моего ареста, - продолжал Арфарра, - я снарядил
экспедицию на Западные Острова, с которых, по его уверению, приплыл Клайд
Ванвейлен. Во главе экспедиции был мой друг и ученый. Путь оказался для
него тяжел, и в море он умер. А когда экспедиция вернулась, я был уже в
каменоломнях. Отчеты, в которые никто так и не полюбопытствовал заглянуть,
сдали в Небесную Книгу. Один из моряков, человек ограниченный и преданный,
твой соотечественник, считавший себя моим рабом, нашел меня в ссылке. Он
сказал, что на острове нет ни городов, ни дворцов, а живут там обезьяны и
голые люди. У обезьян нет царя, и поэтому они живут совсем в дикости, а у
голых людей цари есть, и поэтому у них дела обстоят несколько получше.
Затем он сообщил, что в половине дневного перехода от берега есть поляна.
На поляне лежит издохшая металлическая птица.
