в виду под словом "народ".
- Можешь спросить у него прямо сейчас, - ответил Киссур.
С этими словами он раскрыл свой конопляный мешок, сунул туда руку и
вытащил из него голову Шиманы. Рот у Шиманы был раскрыт, как у большого
сома, и ниже шеи у Шиманы ничего не было.
Горожанин завизжал. Чиновники в ужасе растопырили глаза. А Киссур
обмахнулся своим мешком, поклонился государю и сказал:
- Истинная человечность - не в том, чтобы спасать одного! Истинная
человечность - в том, чтоб, пожертвовав одним, спасти тысячи. Государь! Вы
приказали мне наказать Шиману и других заговорщиков, и по возможности
щадить народ. Я, ничтожный, хоть и с опозданием, но выполнил ваш приказ, и
огласил перед Добрым Советом документы о преступлениях этого человека.
С этими словами Киссур высоко поднял голову Шиманы и швырнул ее на
алтарь государя Иршахчана, в чашу для возлияний. Лица у чиновников и
смутьянов стали белые, как бараний жир, ибо государь Иршахчан запретил
кровавые жертвы и кровь в зале Ста Полей.
А Киссур велел горожанам встать на колени, скрутил их петицию в узел
и хлестал их по рожам этой петицией, пока государь на него не раскричался.
Тогда Киссур велел увести депутатов и повесить их на яшмовых воротах,
потому что, как он выразился, ласку, забравшуюся в курятник, вешают без
суда.
А дальше было вот что: Андарз, услышав о новостях, послал в город
пятьсот человек, под командованием некоего Зуны. Им было известно мало,
кроме разве того, что проклятые оборотни Арфарры, о которых столько
говорили в эти дни, сорвались со стен в зале Пятидесяти полей и загрызли
многих людей и даже иных бессмертных; и в тот миг, когда существование
оборотней наконец-таки стало доказуемо через опыт, пошли слухи, что,
пожалуй, это все-таки не оборотни, а справедливые духи!
Зуна вел своих людей в темноте, дорожками государева сада: вдруг
послышался шорох и треск кустов; золоторогий олень мелькнул перед отрядом
и скрылся; тщетно Зуна клялся божьим зобом и другими частями божьего тела,
что это обычный зверь! "Нас предали" - закричал кто-то, и люди побежали
назад. Нас предали, но кто же? Разумеется, Зуна! И бедного полковника
утопили в соседнем озерке.
Полк побежал в заречную слободку; их не хотели пускать, но полк
пробил стенку и водворился в слободке; беглецы из слободки побежали на
площадь и стали кричать, что богачи и чиновники предали народ; - и в
это-то время вдали, за излучиной канала, показались скованные цепями и
горящие торговые лодки. Кто-то закричал, что надо открыть левый шлюз:
течение воды в канале изменится на противоположное, и лодки уйдут наверх.
Толпа бросилась к шлюзам, и столкнулась у шлюзов с солдатами Андарза,
которым в голову пришла та же мысль. Оказалось, что шлюзы только что были
попорчены намертво.
Река у рыночной площади по-прежнему страшно сужалась, склады на сваях
и лодках загромождали ее, так как торговля с лодок облагалась меньшим
налогом. Брандеры, сбившись в горловине, зажгли портовые склады, люди
бросились спасать свое добро и грабить чужое; пламя забушевало, - увы: то
было не пламя свободы, и не огонь красноречия, а просто горящие склады!
Днем депутация женщин и детей потянулась ко дворцу с повинной. Андарз
в отчаянии велел стрелять в народ; половина его войска, услыхав такой
приказ, бросилась на своих начальников; варвары Киссура, выскочив из
дворца, помогли им в таком деле.
Киссур сдержал свое слово: он принес государю голову Шиманы, он
развесил на деревьях, с которых еще не облетела листва вчерашнего
праздника, две тысячи бунтовщиков или
