Луха, поклонился и спросил:
- Простите за недоумение, но я вижу, вам так и не удалось добиться
справедливости и восстановления в должности.
Юноша подумал и осторожно сказал:
- Неужели, если я признаюсь, что нашел всего лишь место садовника,
трудящегося руками в земле, это уронит меня в ваших глазах?
- Напротив, - сказал Киссур, - это говорит в вашу пользу. В
справедливые времена стыдно быть бедняком, в плохие времена стыдно быть
богачом. Нынче управы заполнены корыстолюбцами, а честные чиновники уходят
в леса или попадают в тюрьмы. И подумать только, что нет никого, кто
осмелился бы раскрыть государю глаза!
Садовник помолчал, потом спросил сдержанно:
- Где же вы были все это время, и что вас привело в Небесный Сад?
- По правде говоря, - сказал Киссур, - я проник сюда, чтобы вызволить
одного отшельника, безвинно арестованного.
- Почему же вы не подали жалобы обычным путем?
- Тут много обстоятельств, - вздохнул Киссур, - и если я их расскажу,
я боюсь, вы не согласитесь мне помочь, потому что вряд ли кто-то в империи
сильнее господина первого министра.
Тут садовник чуть заметно усмехнулся и предложил Киссуру сесть. Они
сели рядышком на нефритовую скамью. Киссур вынул из-за пазухи тряпочку,
размотал, разломил пополам лепешку и луковицу и предложил садовнику. Они
поели и напились из каменного цветка.
- Человек этот, - стал рассказывать Киссур, - арестован по личному
распоряжению первого министра. Думаю, хотят, чтоб он сгинул бесследно, без
государева ведома и суда. Он отшельник и двадцать лет провел в горах
Харайна. Но двадцать лет назад этого человека звали араваном Арфаррой -
нуждается ли это имя в похвалах?
- Друг мой! Это самозванец - араван Арфарра мертв.
В кружевном гроте стало уже темно. Киссур помолчал, послушал, как
капает вода и шелестит листва.
- Я вам говорил два года назад, что моего отца звали Марбод Белый
Кречет. Я вам не говорил, однако, что убийцу моего отца звали
Арфарра-советник. Многие в Горном Варнарайне считают, что я должен
отомстить Арфарре. Я, однако, полагаю, что это не так, и что это был
скорее поединок, чем убийство. Так что, - проговорил Киссур, - есть
некоторые вещи, о которых я беседовал с отшельником, и о которых ни один
человек, кроме меня и Арфарры, не мог знать.
- Почему же, - спросил упорно садовник, - вы не подали ходатайства
первому министру? И где вы были эти два года?
- Я доподлинно знаю, что господин министр приказал найти и убить
человека с моими приметами, - ответил Киссур, - и сначала я был в лагере,
а потом бежал.
- Бежали, узнав, что вас ищут, чтобы убить?
- Нет, искали меня еще до этого. Но начальник лагеря в это время
укрыл меня от очей министра. А потом случилась очень грязная история. Этот
начальник лагеря подговорил меня ограбить караван, сказав, что это
ворованные тюки, и что зерно из них можно раздать голодающим крестьянам.
Но оказалось, что караван казенный, и снарядил его враг первого министра.
Впрочем, в нем было мало зерна, а были ткани и второстепенное, и еще трава
"волчья метелка", и половина всего этого должна была пойти самому
министру, а половина - на столичный рынок.
Тут ударил кожаный барабан у золотых стен, возвещая о закате солнца.
Вздрогнул каменный грот, а вслед за тем стали бить часы на городской
бирже, извещая о том, что кончается время торговать.
- Однако, - смутился вдруг Киссур, - мне совестно говорить о себе.
Нынче много таких историй по всей ойкумене, даже камни плачут кровавыми
слезами. Завтра в зале Ста Полей представляют доклады:
