в живых после смерти, и в годовщину гибели храма
слетаются в его руины с непристойным хохотом и шутом. В это время смелые
люди могут подойти к ним и узнать о будущем и вечном. Я сам купил за
тысячу золотых книгу, и эту книгу продиктовал лично колдун Даттам, сидя у
чернокнижника в стеклянном кувшине и с жабою, вцепившейся в детородный
орган. И эта книга состоит сплошь из колдовства. А вы говорите -
колдовства нет. Разве я такой человек, чтобы заплатить тысячу золотых за
подделку?
Все заинтересовались редкой покупкой. Принесли драгоценную книгу.
Бьернссон стал перелистывать фолиант, пряча улыбку.
- И что, - насмешливо спросил Бьернссон, удалось ли вам с помощью
рецептов этой книги изготовить философский камень?
- Все дело в том, сударь, - объяснил Сият-Даш, - алхимия не наука, а
искусство. Книга сия подобна учебнику стихосложения. Недостаточно ведь
знать размер и вид куплетов, чтобы слагать стихи, надобно быть великим
поэтом, как Даттам или Адуш.
На следующее утро гости разъехались, а хозяин повел Бьернссона
осматривать усадьбу. Как и накануне, он был необычайно грустен. Яшмовый
араван не мог не спросить о причине.
- Право, - сказал хозяин, - у меня в доме большое несчастье. Я,
видите ли, не досчитался по ведомостям трехсот тысяч, а через полтора
месяца ревизия.
Бьернссон помолчал и сказал:
- Да, это действительно большая беда.
Сият-Даш упал на колени:
- Умоляю вас, - помогите мне!
- Друг мой, - сухо сказал Бьернссон, - все знают, что у меня нет
денег. А если бы они были, я бы роздал их беднякам, а не казнокрадам.
Хозяин заплакал.
- Я знаю свои грехи, - сказал он. Но ведь вы, господин араван,
монах-шакуник, и умеете делать золото!
- Прощайте, мне пора, - сказал Бьернссон.
Хозяин обхватил его конопляные башмаки и закричал с колен:
- Видит небо, нехорошо поступает тот, кто не слушает униженных
просьб, и неправ богач, отказавший нуждающемуся!
Бьернссона, почтительно заломив руки, отвели во флигель. Во флигеле
стояли реторты и перегонные кубы, и за каменными зубьями магического круга
мерцали склянки с алхимическими зельями. Хозяин, кося глазами от страха,
сказал:
- Алхимики, подобные вам, араван Арфарра, часто скрывают свое
искусство, ибо иначе их заточают и преследуют. Но со мною, клянусь честью,
вам нечего опасаться. Слово мое так же верно, как верно то, что небо стоит
на восьми столбах. Сделайте десять тысяч золотых государей, и я отпущу
вас. Вы сами говорили, что искупаете чужие грехи - искупите же мой!
Три дня Бьернссон не разговаривал и не вставал с лежанки. Знаками он
отказывался от еды. Стражники, приставленные к алхимику, видимо жалели
его, но на глазах хозяина поворачивались к нему спиной.
Из окон бревенчатого флигеля была видна управа - шпиль, воткнутый в
небо, и подземелье, куда сажали провинившихся. Бьернссон плохо спал,
забывался только под утро, - но через час его будил петуший крик и дикие
вопли недоимщиков, который пороли у столба с государевым именем.
Он просыпался, таращил глаза и глядел на прозрачные, бесстыдно
изогнувшиеся ряды реторт. В нем пробуждался атавистический инстинкт
физика. Инстинкт уговаривал его сотворить чудо. Бьернссон сжимал зубы,
закрывал глаза и тихонько повторял себе, что такие прецеденты уже были, и
что тот, кто полагается вместо слов на чудеса, кончает обыкновенно плохо.
Вечером четвертого дня во внутреннем дворике флигеля сидело трое
охранников. Двое, постарше, пили вино, а один, помоложе, пришивал, навощив
нитку, к форменной шапке самшитовые колечки
