всего секретариата первого министра. Он
редко появлялся в зале Ста Полей и никогда не возглавлял церемоний.
Деятельность его была совсем незаметна. Господин Нан любил повторять:
"Самое главное - иметь систему и не иметь ее. Самое важное - иметь
правильных людей в правильных местах. Ибо любая реформа бессильна, если
чиновники недоброжелательны, и любое начинание успешно, если заручиться
поддержкой друзей." В результате незаметной деятельности Шаваша люди,
верные Нану, становились во главе управ и провинций, а люди, неверные
Нану, оказывались втянуты в довольно-таки гнусные истории.
Дело с женитьбой Шаваша на дочери министра финансов Чареники
продвигалось скорее медленно, чем быстро, и было заметно, что Чареника
хочет этой женитьбы больше, чем Нан. По совету Нана Шаваш оказался замешан
в нескольких скандальных происшествиях в домах, куда мужчины ходят
изливать свое семя. Стали говорить, что это человек несемейный, а так:
которая под ним лежит, ту он и любит. Чареника, однако, продолжал
свататься.
Всю весну, несмотря на постоянные хлопоты, Шаваш навещал домик из
шестидворки у Синих Ворот, где по утрам был слышен, словно в деревне, стук
подойников и хруст зерна в зернотерке, где пахло парным молоком и где по
столбикам галереи вились, раскрываясь к утру и увядая к вечеру, голубые
незатейливые цветы ипомеи.
- Посмотрите, роса на этих бледных лепестках блестит поутру
совершенно так же, как роса на золотых розах государева сада, - говорил
Шаваш.
- Ах, - отвечала Идари, опуская головку и закрываясь веером, - я не
пара для вас, сударь! Вы видитесь с государем, а я - дочь преступника.
Шаваш являлся с приличествующими подарками. Женщины дивились: да он и
сам дивился себе в душе. Иногда Шаваш приносил с собой бумаги, из числа
более невинных, и работал с ними в нижней комнате, рядом с жаровней,
кошкой и тремя старыми женщинами, склонившимися над вышивкой и плетеньем.
Тогда Идари оставалась за решетчатой перегородкой и читала ему
что-нибудь или пела.
Шаваш приносил в дом разные сладости, а на весенний праздник второй
луны принес двух кроликов, и сам зажарил их с капустой и травами так, как
то делали богатые люди в его деревне: и долго смешил всех, рассказывая,
как его однажды позвали готовить такого кролика и как он его украл.
Наконец Шавашу это надоело, и он дал тетке Идари и на юбку, и на
сережки. Вечером, прощаясь, тетка раскланялась с ним не у наружных дверей,
а на пороге нижней залы, и убежала в кухню, где подопревало тесто. Шаваш
осторожно шагнул в сад, схоронился под скамьей в беседке, а ночью залез к
Идари в окно, измяв и оборвав цветы ипомеи, и сделал с ней все то, что
полагается делать мужчине и девушке после свадьбы и что не полагается
делать до свадьбы; и Шавашу это время показалось много лучше, чем то, что
он проводил в домах, где мужчины сажают свою морковку. А Идари заплакала и
сказала:
- Ах, сударь, молва сватает вас и Янни, дочь министра финансов.
- Я поступлю так, как вы скажете, - проговорил Шаваш, целуя мокрые от
слез ресницы.
- Сударь, - отвечала Идари, - я бы хотела, чтобы вы взяли замуж Янни.
Мы с ней подруги с детства, и шести лет поклялись, что выйдем замуж за
одного человека. Она призналась мне в планах, которые имеет ее отец, и я
сказала: "Вряд ли такой человек, как Шаваш, удовольствуется одной женой".
А она заплакала и ответила: "Ты права, и я думаю, чем брать в дом невесть
кого, лучше взять второй женой верную подругу - меньше будет скандалов.
Вот если бы ты вспомнила наши детские клятвы и согласилась бы стать второй
женой."
