его к одной девице в Осуйском
квартале. Нан немедленно согласился. Они спустились по речному обрыву,
туда, где в речной гавани покачивались красные и желтые корабли. Вход в
гавань был перегорожен железной решеткой, а в решетке была дырка.
Пролезши через дырку, Иммани вдохновился, запетлял, как заяц, меж
улиц и запел государственный гимн Осуи.
Наконец он свалился в лужу, к великому облегчению Нана, размышлявшего
в этот момент, не является ли обязанностью чиновника империи известить
ближайшую власть о смутьянах, поющих хотя бы и в осуйском квартале
проклятую осуйскую песню. Нан подтащил его к ближайшему фонарю и стал
обыскивать. Из кармана Иммани он вытащил коробочку с женской костяной
расческой, украшенной дешево, но довольно мило, платок, ключи, коробочку с
леденцами и смятую бумажку. Ключи Нан, ухмыляясь, сунул себе за пазуху,
бумажку прочитал и положил обратно, а затем потянул из кармана Иммани
кошелек, стянутый кожаным шнурком.
- Стой!
Нан оглянулся: у угловой стены, высоко вздымая караульный фонарь,
стояли три осуйца. Правый стражник взял наперевес хохлатую алебарду и
полетел на него с быстротой птицы страуса. Нан выпустил кошелек и помчался
в темный переулок.
- Держи вора, держи! - орал стражник. - Оман, забирай по левой!
Нан плохо знал осуйский квартал, но сообразил, что улица, по которой
он бежит, огибает несколько дворов и выходит на левую улицу, по которой и
должен бежать вышеуказанный Оман. Улица была нага: ни дерева, ни травинки.
Вокруг тянулись спящие дома и сады, и изрядные белые стены, огораживавшие
частные владения подобно поясам целомудрия, были через каждые несколько
шагов подперты узкими треугольными контрфорсами: в тень между контрфорсом
и стеной и отскочил Нан.
Чиновник надеялся, что горожанин не заметит его, но не все надежды
сбываются. Горожанин почти пробежал мимо, повернулся, однако, и открыл
рот, чтобы заорать. Нан вцепился в конец его алебарды и дернул к себе.
Горожанин пролетел два шага и поймал головой угол. Отскочил и попер было
на Нана, но чиновник перехватил древко алебарды и обеими руками пришиб
своего противника к стене. Деревяшка пришлась поперек горла, и горожанин
стал корчить рожи и хрипеть. Нан, не отпуская древка, ударил горожанина
коленом в живот. Тот перестал корчить рожи. Нан выпустил алебарду, и
горожанин свалился на землю, как мешок с мукой. Нан метнулся обратно в
переулок и перескочил через стену первого попавшегося сада.
Нан свалился под куст рододендронов у самого крыльца маленького,
крашеного белым дома, проклиная добросовестность осуйского городского
ополчения. За рекой в это время привидение было встретить легче, чем
государственного стражника. "Хорошо хоть собаки нет" - думал он,
прислушиваясь к остервенелому лаю в соседних дворах.
Скрипнула дверь, и на пороге домика показалась женская фигурка.
- Иммани! - позвала фигурка. - Иммани! Это ты?
На улице стражники звали своего товарища: через мгновение горестный
вопль известил Нана, что товарища нашли.
Женщина постояла, высоко поднимая свечку и вглядываясь в темноту.
Силуэт ее очень ясно обрисовался на фоне освещенной двери: у нее была
высокая грудь и тонкая талия, стянутая по осуйской моде жакетом на
пуговках. Женщина повернулась и ушла. Нан снова услышал скрип плохо
смазанной двери.
Вот Нан полежал немного и стал шнырять глазами по сторонам, и увидел
справа от куста свежий поминальный алтарь, формой напоминающий лопату,
кувшин с медом и тарелку перед алтарем. Любопытствуя, чиновник прочитал
имя: перед нем был поминальный алтарь