Еще две десятых получали министры Нан и
Чареника, которые тоже как-то при этом значились. Это, значит, опять: он,
Шимана, ставит станки, а министр еще получает с этого проценты? А он хоть
представляет себе, сколько стоит заменить хороший станок на лучший?
И Шимана сказал, как отрубил:
- Новшества - опасная вещь. Они придуманы для выгоды частных лиц и в
ущерб общему благу.
Это было веское замечание, но господин Нан, словно и не расслышав
таких слов, с наслаждением смаковал красноватый напиток в глиняной чашке.
- Восхитительно, - проговорил министр, - восхитительно. Что же это -
травы, ягоды, листья?
Шимана очень вежливо улыбнулся.
- И листья, и ягоды, а главное - молитвы, сопутствующие заготовке.
Это тайна моей паствы.
- Не стыжусь признаться, - произнес первый министр, - я просто
очарован "красной травой". Право - бы пил ее каждое утро, если б был
запас.
- О чем разговор, - вскричал Шимана, - почту за честь завтра же
прислать хоть мешок!
Они поговорили еще немного. Министр распрощался и отбыл. Шимана
Двенадцатый, один из богатейших людей империи и наследственный пророк
"красных циновок", остался наедине с писаной красавицей, плетущей циновку.
Он немного помолился, а потом сказал:
- Светлая матушка! Это человек похож на камень александрит, на солнце
он синий, а при свече он красный! При мне он бранит монополию цехов, а с
цеховым мастером он бранит монополию крупных торговцев! Почему бы не
поднять восстание в Чахаре? Можно будет отделиться от империи и
провозгласить эру Торжествующего Добра!
Писаная красавица молча плела циновку.
- Приходил ко мне вчера юноша, некто Ридин, - продолжал Шимана, - и
спрашивал, правда ли, что тот, кто убьет врага веры, попадет на небеса?
Вот Ридина-то завтра бы и послать с мешком "красной травы" в подарок.
- Треть трав нынешнего года, - сказала женщина - пустишь на семена.
Построишь сушилки. Купишь в столице харчевни, и в провинции тоже. Повесишь
вывески: "Здесь подают красную траву".
- Светлая матушка, - опешил Шимана, - что ты такое говоришь?
- Дурак ты, - сказала женщина. - Если первый министр будет пить
"красную траву", через месяц вся столица станет ее пить. Будет тебе денег
на паровой станок и на все прочее.
Господин Нан вернулся в свою резиденцию у Нефритовых Ворот. Спать он,
однако, несмотря на поздний час, не собирался. Он спустился в кабинет, где
со стен глядели головы священных птиц, соединенных по двое цепочкой, зажег
серебряные светильники на высоких одутловатых ножках, и, прежде чем сесть
за бумаги, подошел поклониться полке с духами-хранителями. На полке в
западном углу стоял парчовый старец, яшмовая черепаха, еще двое богов
пониже чином, и, как положено, маленькая куколка, - предыдущий хозяин
"тростниковых покоев". Предыдущим хозяином был ныне покойный Ишнайя. Тут
глаза Нана сделались совершенно безумными: жертвенная плошка перед
куколкой покойника была пуста, а ведь, уходя, Нан оставил в ней целую
корову, то есть коровай - ну да покойнику все равно.
Нан шарахнулся в сторону и схватил тяжелый подсвечник.
- For Gods sake, David!
Нан выругался и опустил подсвечник. Из-за бархатной портьеры вышел
Свен Бьернссон. Выглядел он неважно, как говорится: штаны из ботвы, кафтан
из листвы, а шапка из дырки.
- Ну и нервы у господина министра, - сказал Бьернссон и уселся в
глубокое кресло о шести ножках.
"Так я и знал, что он жив" - подумал Нан.
- Как вы сюда попали? - осведомился он.
- Не бойтесь, господин министр, меня никто не видел. У вас есть
служаночка Дира: прелестная
