выигрывает в любом случае. Либо он получает независимость в Чечне, либо он получает бардак в России, Что, в свою очередь, подарит Чечне свободу.
– Да пусть их подавятся…
– Послушай, Сережа. У меня нет способа уговорить Халида. У всех, кто там торчит за периметром, – нет способа нейтрализовать ситуацию. В хранилище сейчас находится три с половиной тысячи тонн сероводорода. Чтобы его нейтрализовать, надо пригнать два вагона щелочного натрия и врезаться сверху в газгольдер. Одна врезка займет полдня. Решить этот вопрос силой – нереально. У нас есть один-единственный шанс. Рыдник. Мы должны его заставить признаться во всем.
– И что это даст?
– Халид – фанатик, но не сумасшедший. У него нет задачи отравить полгорода. У него есть задача получить свободу Чечни. Если Рыдник это поймет и публично признается в том, как его поимели, весь план Халида не стоит выеденного яйца.
Карневич по ту сторону стены помолчал, потом неуверенно сказал, словно сам себя уговаривал:
– Вообще-то я хорошо к нему относился. Ну, то есть к Колокольцеву… Он наверняка это припомнит, когда будет решать, что со мной делать…
Окрик часового огрел Барова промеж ушей:
– Эй, ты! Ты сколько ссать будешь?
– Все. Иди, – едва слышно прошелестел Баров, и Карневич, ссутулившись, побрел к мазутовозам, на ходу копаясь в ширинке.
Когда Данила Баров полз обратно по лестнице, ему показалось, что он лезет на небоскреб. Автомат цеплялся за ступеньки, и ствол иногда задевал рану, но Баров упрямо полз выше и выше.
Если очень повезет, он все-таки дотянет до третьего этажа. Если очень повезет, он все-таки вернется туда, где его оставили. Если повезет фантастически, он пристрелит Халида. Это мало что изменит, но это приятно. У Данилы Барова была такая привычка – добивать своих врагов. Благодаря ей он и стал Баровым.
Лестничная площадка на третьем этаже была выщерблена жучками и временем. Баров полз по ней на одних руках, словно карабкался вверх по стене.
В комнате с зеленым диваном он потерял сознание, и когда он очнулся, стрелки часов убежали на сорок минут вперед. Лампочка под потолком светила вполнакала, и возле нее накручивала круги невесть как дотянувшая до зимы муха.
Данила понял, что сил у него больше нет. Тело жгло все сильней. Обезболивающие больше не действовали. Он кое-как поднялся и привалился к стене, широко разбросав ноги. Он был как муха возле лампочки – по всем законам биологии его не должно было быть. Автомат он положил с собой рядом, и, уже проваливаясь в обморок, Данила вдруг понял, почему в здании ТЭЦ все боевики были без масок. Те, кто сюда пришел, не собирались отсюда уходить. А к чему маски живым покойникам?
Он очнулся, когда чья-то тень упала ему на лицо.
Баров открыл глаза Перед ним, в камуфляже типа «снежинка», стоял Халид, и рассеянный свет от лампочки сиял в седых волосах, как нимб.
– Ну и куда ты собрался? – спросил чеченец.
Баров не ответил.
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь с этой штукой? – продолжал Халид, пнув ногой ствол. – Муравья, который тащит гусеницу не по росту. На что он тебе? Ты умеешь стрелять?
Голос чеченца доносился как сквозь вату. Все предметы вокруг были словно вырезаны из стекла и светились тысячью граней. Кожу покрывал пот.
– Ты, говорят, любишь нырять, Данила? Акваланг – любимый спорт хромого? Это правда, Данила, что у тебя собственный боулинг-клуб, для тебя одного? Ты его посещаешь раз в два месяца и сбиваешь кегли вместе с паутиной? Но война – не боулинг, Данила. Знаешь, почему мы выигрываем эту войну? Потому что у нас цвет нации режет русских, а у вас – торгует алюминием.
– У вас цвет нации сшибает пятаки на стрелках.
– Какая разница, Данила? Это та же самая война. С теми же самыми русскими. Война – это резня, а резня
