такая инструкция и должна быть, а то любой наблюдатель от террористов может вычислить время штурма по внезапно активизировавшимся медикам.
Словом, Халид, он же Пегий, он же Фатих, чувствовал бы себя куда комфортней, имей он дело с любым рыдниковским замом. Мог бы Рыдника и не отпускать, когда тот сдуру залетел в руки нохчам. Мог бы заложником оставить, для пущего конфуза подчиненных, или в окно голым выставить, для предотвращения штурма. А Халид его отпустил.
Что это значит? Что по какой-то причине чеченскому полевому командиру хотелось иметь дело именно с начальником штаба Рыдником.
Тогда чьи же приказы Рыдник выполняет сейчас? И чьи приказы он выполнял тогда, когда не поехал с Данилой Баровым на обмен дочки?
«Пожалуй, можно сформулировать так, – подумал Яковенко, – если тогда он не поехал на обмен намеренно, то сейчас он вынужден выполнять любые приказы того, кто сможет это доказать».
Самое паскудное заключалось в том, что Рыдник, выполняя чьи-то приказы, настаивал ровно на том же, что и некий майор Александр Яковлевич Яковенко: на самоубийственности штурма и необходимости переговоров.
* * *
– Вылезай! Приехали!
Яковенко мгновенно открыл глаза. Светящиеся стрелки на часах показывали половину девятого: дорога заняла почти два часа. Джипы подъезжали к свежим железным воротам с колючей проволокой, телекамерами и караульным домиком. Из прожекторов, опоясывавших домик, бил яркий свет, и в створе этого света стояли две иномарки с госномерами.
Ворот как таковых не было – железные створки перекрутило взрывом и снесло наземь. Иномарки не пострадали.
– Оба-на, – сказал Травкин. – Не мы первые.
Джип притормозил у ворот, и из иномарок вылезли двое в штатском. Травкин и Яковенко выпрыгнули из джипа, и следом за ними высыпались обвешанные оружием бойцы.
Двое в штатском замахали перед Травкиным руками, мол, нельзя. Травкин раздвинул чекистов и, не оглядываясь, прошел мимо.
– Свои, – презрительно сказал им Яковенко.
Проходя на территорию, он мимолетом нагнулся: железо было пробито насквозь, из утоптанного снега торчал разваленный на две половинки шариковый подшипник размером с куриное яйцо.
За воротами начиналась расчищенная площадка, с трех сторон окаймленная сугробами. Ночь была неожиданно светлая, несмотря на облака: лунный свет словно подныривал под тучи и отражался между ними и снегом. Справа к морю тянулся обшитый жестью двухэтажный барак. За сугробами, огибая площадку и домик гигантской буквой П, шла отличная полоса препятствий, метров на двести: со столбами, перекладинами, растяжками, – все, чего душа может пожелать. Перед крыльцом барака стояли пятеро. Один из них, в кожаной куртке с огромным меховым капюшоном, быстро пошел навстречу новоприбывшим.
– Вы кто такие?
– Из Москвы, – коротко сказал Яковенко, взмахнув корочкой. Спецназ ГРУ за его плечами не располагал к шуткам.
– Осторожно, там могут быть мины, – сказал человек с капюшоном.
Травкин спустил с поводка овчарку, та взбежала на крыльцо, обнюхала низ двери, встала лапами на дверную ручку, еще раз принюхалась, завертелась на месте, гавкнула и сбежала с крыльца.
По приказу Травкина один из джипов въехал во двор, оставляя четкие следы протекторов в полусантиметровом снегу. Асфальт на пятачке был идеально чист – безо всяких подтеков и наледей, столь обычно образующихся при чистке дворов нерадивыми дворниками, – и только свежевыпавший снег лежал на нем, как тополиный пух. На сугробе сидели три синегрудых снегиря, неизвестно с чего проснувшиеся ночью, и, склонив головки, наблюдали за людьми. Яковенко заметил наверху, на одном из окон, кормушку, а на крыльце – следы белок и птиц.
Бойцы размотали стальной трос, зацепив один конец за дверь, а другой – за машину, Травкин
