управлением «С» и три раза пытался туда попасть. При Терентьеве его наконец взяли. Ищеев понимал, что штурм кончится большой кровью. Но чувствовал он и невысказанное настроение, повисшее в воздухе, настроение, переданное с самого верха: стреляйте всех, господь разберет, где заложники, а где террористы. Он знал, что после управления «С» по заводу будет работать армия. А то, что останется после армии, можно будет соскребать со стен лопатами. Чем меньше останется работы для армии, тем меньше придется соскребать со стен.
– У нас нет другого выхода, – сказал Ищеев.
– Майор Ищеев, примите командование «красной» группой. Майор Яковенко, вы отстранены от участия в операции. Если вы самостоятельно напишете рапорт об отставке, я не подниму вопроса о причинах, по которым вы дезертировали с боевого поста и позволили тем самым террористам захватить завод.
Лицо Яковенко стало белее цедры лимона.
– Совещание закончено. Все свободны, – распорядился руководитель операции.
* * *
Спустя несколько минут после конца заседания Савелий Рыдник вернулся в кабинет Плотникова.
– Ты не можешь дать приказ о штурме! – заявил Рыдник.
– Почему?
– Вот почему! – Рыдник швырнул на стол пленку.
Плотников развел руками.
– Я, Савка, просмотрел эту пленку внимательно. Это всего лишь монтаж. Фальшивка, изготовленная чеченскими выродками. Я, конечно, принимал участие в переговорах о выкупе заложников. Мне за это дали орден «За личное мужество». Признаюсь, я пил и ел за одним столом с Хасаевым. Да я, чтобы освободить наших ребят, с чертом бы выпил! Но я никогда, никогда не обсуждал с ним, как распилить деньги за заложников. Это просто наглая попытка террориста скомпрометировать наши органы.
Лицо Рыдника окаменело.
– Ты не считал это фальшивкой, – сказал Савелий, – пока не оказалось, что Хасаев пришлет на счет твоей помойки двести миллионов долларов?
– Это не играет никакой роли, на чей счет поступят деньги, – заявил Плотников, – важно, что операция по их переводу отвлечет внимание Хасаева от штурма.
* * *
Придя в себя, Саша Яковенко обнаружил, что сидит на матах в гулком спортзале, со стаканом водки в одной руке и огурцом в другой. Вокруг стояли офицеры его группы и Травкин со своими бойцами. Кто-то отчаянно матерился; кто-то предлагал отказаться от участия в штурме, если Терентьев не заберет своих слов обратно. Чуть поодаль стоял бледный Ищеев и доказывал, что группа не должна, не может отказываться от операции, потому что это приведет только к большим потерям среди заложников.
– Да нас трусами назовут, – кипятился Ищеев.
– А? – сказал Яковенко.
Чья-то рука, вроде бы его собственная, опрокинула ему в рот полстакана водки.
– Живой! – обрадовался Травкин. – Ишь! Живой! Ты меня слышишь?
– Слышу, – сказал Яковенко, – отлично слышу. Я совсем немного контуженный. Видишь, даже кровь из ушей не идет.
Перед глазами Яковенко нарисовался Леша Ищеев.
– Саша, – сказал новоиспеченный майор, – ты пойми. Ну нет у нас другого выхода. И в этой ситуации все, что мы можем, – это сплотиться. Быть как один кулак. А если демагогию разводить…
Яковенко врезал Ищееву – вполсилы. Чтобы не калечить нового руководителя группы за несколько часов до операции. Встал и быстро вышел из спортзала.
В пустом коридоре, заплеванном грязью и окурками, его нагнал Травкин.
– Сашка, погоди! Ты чего? Слышь, моих в оцепление ставят. Оцепление. Из боевых пловцов. Понаехали из Москвы тут ордена делить, на хрена им конкуренты-аборигены.
Майор глядел перед собой. Генерал Терентьев мог бы позволить ему участвовать в операции. Более того, последние пять месяцев Терентьев ровно это и делал: он неизменно посылал майора Яковенко на те задания, с которых обыкновенно не возвращаются. Но Яковенко возвращался,