возвышался породистый стол красного дерева и высокое, похожее на трон кресло. Сейчас кресле было пусто.
Чуть дальше стоял диван белой кожи и кресла окружавшие низенький стеклянный столик. Под по верхностью столика плавали серые округлые рыбки – пираньи. В радужном стекле отражался экран видеомагнитофона, и на экране этом был вчерашний номер в «Кремлевской».
На диване сидел круглолицый человек в бежевой водолазке и с совершенно белыми волосами.
Это был не Бельский. Это был Константин Цой.
– Садись, Сережа, – сказал Цой. – Хочешь посмотреть?
– Да.
– Что, не помнишь, что делал?
– Все помню.
Цой щелкнул ленивчиком, и изображение ожило. Съемки продолжались минут семь. Это были съемки хорошей оптикой. Класс изображения был даже выше, чем на любительской VHS. На пленке было очень хорошо видно, что никакого хобота у Анастаса нет.
Пленка закончилась. Ахрозов сидел в кресле и глядел, как плавают под стеклом пираньи.
– Выпить хочешь? – спросил Цой.
– Не в этом офисе и не из твоих рук.
Цой достал из шкафа бутылку с минералкой и два тяжелых стакана венецианского стекла. От вида холодной воды у Ахрозова пересохло в горле, он взял и механически опростал стакан. Цой поднес к губам свой.
– Тебе надо лечиться, Сережа, – соболезнующе сказал Цой.
Ахрозов молчал.
– Меня подставили, – вдруг жалобно сказал Ах позов. – Это… это гадко. Позорно…
– Кого это интересует?
Ахрозов промолчал.
– Извини, Сереж, картина ясная. Имеется, извини два пидора. Первый заходит в номер, косой выше крыши, и падает носом в ковер. Второй волокет его в постель и раздевает. Тут первый приходит в себя и шинкует второго каминными щипцами. И потом, тебя что, заставляли дурь жрать? Тебя Степан, что ли, накормил кислотой?
– Я… я не контролировал себя…
Цой запрокинул голову, словно собираясь расхохотаться.
– Ты хочешь сказать, что экспертиза признает тебя невменяемым?
Сергей молчал.
– Ну и что? Извольский что, оставит тебя генеральным директором? А тогда какая тебе разница, дадут тебе двадцать пять лет или дурку?
Цой рывком наклонился к Сергею.
– Ведь именно это тебя мучит, да, – что каждую секунду тебя могут выкинуть на улицу? Что Извольский – хозяин, а ты – репей сбоку. Не так ли? Кого ты хотел убить на самом деле, когда шинковал этого придурка? Черловского губернатора? Или Извольского?
– А если я хотел убить тебя? – тихо выговорил Ахрозов.
– Меня? – Цой искренне удивился. – За что?
Он запрокинул голову и засмеялся, и смех его звучал почти по мефистофелевски.
– За что? За Шалимовку? Извини, Сережа – мне был нужен этот комбинат.
Nothing personal, как говорится. Он продавался на чековом аукционе, если ты помнишь. И мои заводы сидели без него на сухпайке. И когда я услышал, что банк тоже нацелился на комбинат, я пришел и сказал: ребята, зачем портить друг другу игру и тратить друг у друга деньги? Давайте вы возьмете мои ваучеры и вложите их от своего имени, а акции мы потом разделим поровну. А я обеспечу, чтобы на аукционе не было посторонних. И они взяли мои ваучеры и купили контрольный пакет за два с половиной лимона. Два с половиной миллиона долларов за ГОК, который выпускает в месяц окатыша на десять миллионов! А потом они пришли ко мне и сказали: ты знаешь, парень, мы передумали, вот тебе твоя доля деньгами, целых полтора миллиона, а ГОК будет наш.
Извини – у меня были партнеры, которые убивали за меньшее. Я Константин Цой. Меня не кидают, как лоха на пляже. Я шесть лет ждал, пока я отплачу этим уродам с процентами. И я не виноват, что ты попался у меня на пути. Когда ты выбирал работу, надо было помнить, что ты работаешь на кидалу.
