101

– Не. Печенья.

        Ахрозов распахнул дверцу шкафа и принялся рыться в поисках печенья. Но печенья в квартире не оказалось. Директор слишком привык питаться где придется, – или в столовой для инженеров, или в ресторане. Ахрозов прошел в спальню и нажал на интерком. Через минуту в дверях образовался охранник.

        – Печенья принеси, – сказал Ахрозов.

        Охранник оглядел ничего не выражающим взглядом Настю и исчез. Директор вернулся в кухню, опустился на крякнувший под ним стул и допил остатки коньяка.

        За окном стремительно, как это бывает на юге, темнело. Вдоль дороги, бегущей по гребню озера, выстроилась во фрунт цепочка огней.

        – А вы здесь совсем один живете? – спросила Настя.

        – Да.

        – А жена есть?

        – Нет, – сказал Ахрозов, – жена сбежала.

        Черные как ежевика глаза Насти удивленно расширились. Она нерешительно облизнула губки, не зная, задавать вопрос или нет. Ахрозов поглядел на нее и сказал:

        – К режиссеру какомуто. В Питер.

        – Почему в Питер?

        – Не знаю. Она у меня всегда такая была… интересная, знаешь. Все Пастернак, да Бальмонт, да серебряный век… А тут я со своими железками. Она меня каждый вечер шпыняла: а ты, мол, знаешь, какие стихи Пастернак про осень написал?

        – А какие?

        – А фиг его знает… Она и сама не знала.

        Ахрозов налил себе еще коньяка, разбавил его кокаколой и выпил. Коньяк и кокакола оба были коричневыми, и Настя не могла понять, сколько кокаколы было в стакане, а сколько спиртного.

        – А этот… крутился… в кино обещал снять.

        – Снял?

        – Нет. Он вообще за наркотой приезжал… и ее на это дело посадил… уже в Питере.

        – Она живая? – спросила вдруг Настя.

        – Нет.

        Настя тихо охнула.

        – Зарезали ее два года назад. Она до шлюхи вокзальной докатилась. Так, труп не оченьто и опознали…

        – И вы ее и не искали?

        – Не искал. Думал – сама прибежит!

        – А она?

        – А она приезжала. В Таджикистан. А там уже никто не знал, где я…

        Настя молчала.

        Ахрозов уперся тяжелыми кулаками в стол, Настя заметила, как под черной фуфайкой перекатились тугие мускулы.

        – Если она от меня к какомуто глисту ушла, так какой я после этого мужик, а? – спросил Ахрозов.

        – А дети есть? – спросила Настя.

        – Сын. В Кембридже. Нечего ему тут нашу вонь нюхать.

        – А у меня будет много детей, – сказала Настя.

        – Это сколько – много?

        – У меня будет девочка, и мальчик, и еще девочка, и еще мальчик, – сказала Настя. – Вот. Чем больше, тем лучше. А ты совсем какойто несчастный.

        – Почему?

        – Так. Ни детей, ни жены. Одни шаровые мельницы.

        – Я действительно не очень счастливый человек, Настя, – хрипло сказал Ахрозов.

        Они замолчали. У Ахрозова в кармане неожиданно зазвенел второй недобитый телефон, директор дернулся, выключил и его. Потом наклонился к интеркому, рявкнул:

        – Да где твое печенье?

        – Дак в город поехали, Сергей Изольдович,; – растерянно доложил охранник, – нету печенья в доме.

        – Чтоб через десять минут было, – сказал Ахрозов, – уволю к чертовой матери.

        Настя сидела, опустив глаза. Про печенье она сказала просто так: не оченьто было ей и нужно это печенье, тем более чтобы отправлять за ним в город служебную машину.

        – Так вы переодеватьсято будете? – сказала Настя.

        – Потом, – сказал Ахрозов.

        Он тяжело поднялся и достал из шкафа новую бутылку коньяка. Настя с некоторой тревогой следила, как граненый стакан снова наполняется янтарной жидкостью.

        – Я Западный карьер тебе показывал? – спросил Ахрозов.

        Настя на всякий случай кивнула.

        – Я там человека убил. Посредника. Он у экскаваторщиков запчасти скупал.

        Я заметил, что норма расхода долот – в два раза выше.