70

целлофановый пакет.

        Спустя две минуты задыхающаяся, с бьющимся сердцем Люба постучала в дверь флигеля Ахрозова. Тот ничего не ответил, но Люба заметила пробиваюшуюся изпод двери полоску света. Она нажала на ручку и вошла.

        Ахрозов лежал в спальне, завернувшись в одеяло, и в ярком свете Люба видела, что лицо у него совершенно серое и покрытое каплями пота. Широкая кровать, которая обычно стояла посереди спальни, была сдвинута к окну, туда, где под подоконником змеилась труба парового отопления, а на полу в центре ковра красовался огромный невыцветший четырехугольник.

        – Люба, – сказал Ахрозов, – там секретер, открой нижний ящик.

        Люба открыла ящик: там был какойто сор и стальные наручники.

        – Дай их сюда, – сказал Ахрозов.

        Любе стало жутко. Она протянула директору наручники. Они были неожиданно легкие и холодные. Ахрозов завел левую руку за трубу отопления, ловко защелкнул наручники и бросил ключ Любе.

        – Иди в другую комнату, – сказал Ахрозов, – и разбудишь меня в девять утра.

        – Хотите, я посижу с вами? – спросила Люба.

        – Иди в кухню, – повторил Ахрозов, – и убери от меня телефон.

          ***

        Ни в какие девять утра Ахрозов не встал. Он не спал всю ночь, время от времени теряя сознание на час или полчаса, и к девяти он лежал, свернувшись калачиком, насколько позволяла прикованная рука. Простыня под ним была совершенно мокрая.

        Когда зазвонил телефон, Ахрозов на него даже не прореагировал, а Люба сняла трубку и проворковала в нее сонным голосом:

        – Але…

        Она постаралась, чтобы голос ее звучал как можно игривей, и, судя по всему, это ей удалось.

        – Люба, ты? – раздался в трубке слегка удивленный голос главного инженера, – дай телефон Сергею.

        – Он еще спит, – капризно сказала Люба, – и он просил его не будить. Он оочень поздно лег.

        – Ну поздравляю, – сказал главный инженер, хмыкнул и отключился.

        Люба повесила трубку, оперлась обеими локтями о стол и зарыдала.

          ***

        К одиннадцати Любе стало ясно, что гендиректор сегодня на работе не появится, и что выдать то, что происходит, за глубокий сон после ночного веселья никак нельзя. Она утерла слезки и позвонила водителю Ахрозова, Саше.

        Люба давно знала, что Ахрозов употребляет наркотики, – она еще два месяца назад нашла в комнате отдыха завалившийся за диван шприц, и она давно вычислила, что героин он добывает не сам, а через Сашу. Влюбленная женщина может быть необыковенно наблюдательна.

        Между Любой и Сашей состоялось короткое совещание, в результате которого было решено говорить всем, что директор вчера крепко выпил, и на работе будет только завтра.

        – Лучше скажите, что я отравился, – проговорил Ахрозов, когда Саша доложил ему о результатах совещания.

        – Так врач же придет.

        – А хрен ли он поймет, – отозвался Ахрозов, – только наручники сними, пока врач будет.

        – С вами посидеть, Сергей Изольдович? – спросил Сашка.

        – Вали отсюда, – ответил директор, – не люблю болеть вдвоем.

          ***

        Денис появился на комбинате в восемь утра. Ахрозова в кабинете не было, вместо него на белом кожаном диване сидели двое: замдиректора облэнерго и подтянутый человек лет шестидесяти. У человека были светлые глаза и голубые, словно выцветшие зрачки. В раскрытом вороте белого пиджака виднелась толстая золотая цепочка, а руки были украшены таким количеством вытатуированных перстней, что если бы Денис Черяга не знал трудовой биографии павлогорского вора в законе Мансура, то он тотчас же, по перстням, мог бы ее и восстановить.

        Секретарша Люба тоже блистательно отсутствовала.

        – Где Сережа? – спросил Денис у охранника.

        – Сергей Изольдович заболел, а Любовь Андреевна