12

прошелся по рыхлому весеннему снегу, разминая ноги.

        «Чаек» у Цоя, кстати, было три, а вот «мерседесов» – ни одного. Цой обожал стиль советской империи, по взглядам своим был великорусским империалистом, из числа самых отчаянных, и, может быть, именно поэтому среди русских промышленников ходили слухи, что невероятная история его побега в Южную Корею была когдато грамотно срежиссирована ГРУ.

        Тем временем заместителю Извольского по производству доложили, что к заводоуправлению приехал какойто Цой. Заместитель по производству как раз вел совещание.

        – Что за Цой? – спросил он у коллеги. Но имя Цоя никому ничего не говорило. Об Альбиносе все слышали кучу легенд.

        – А хрен его знает. Охрана говорит, бандюк какойто корейский…

        – Ну раз приехал, пусть подождет, – милостиво разрешил зам по производству. – Мы минут через двадцать заканчиваем.

        Цой поднялся в заводоуправление и посидел в предбаннике зама генерального. На его и Извольского несчастье, предбанник был абсолютно пуст: все руководители комбината были внутри, на совещании, и только молоденькая секретарша барабанила по клавишам. Цой сидел абсолютно неподвижно, пока не прошло тридцати минут: совещание оказалось неожиданно долгим. Цой подождал еще и сорок минут. И даже пятьдесят.

        Через полтора часа, когда члены правления веселою толпой вывалились из кабинета, секретарша доложила:

        – А этот, белобрысый, вас не дождался.

        – Какой белобрысый? – поджав губы, уточнил замдиректора по производству.

        – Ну какойто кореец, который тут был. Альбинос.

        В приемной заместителя генерального директора разом наступила мертвая тишина.

          ***

        После этой истории два месяца от Цоя не было ни слуху, ни духу Говорили, что он бросил попзвезду и завел роман с балериной. Говорили, что он бросил балерину и подобрал в канаве какуюто девку. Говорили, что он бросил девку и отмечает с попзвездой медовый месяц на исторической родине. Извольский позвонил ему было по сотовому, Цой очень радушно его выслушал и сказал, что перезвонит через пять минут, а сейчас очень занят.

        Цой, однако, не перезвонил. Перезванивать самому в таких случаях – значит терять лицо. И Извольский терять лица не стал.

        Спустя два с половиной месяца Черяга, приехав на комбинат, пощелкал в компьютере по новостным агентствам и обомлел: короткое сообщение в «Интерфаксе» гласило, что сегодня решением Черловского арбитражного суда на АО "шахта им.

        Горького" введено временное управление, а управляющим назначен Фаттах Олжымбаев, – ближний человек Константина Цоя. Это означало, что отныне 30% акций шахты, за которые было плачено двенадцать миллионов долларов, не стоят и копейки, потому что все финансовые потоки шахты пойдут через фирмы Олжымбаева.

        А через полчаса к Денису прибежал начальник коксохимического производства и сказал, что звонили с шахты им. Горького и передали, что вертушки с углем не будет, пока комбинат не закроет задолженность за все предыдущие поставки.

        Денис кинулся в соседнюю область. Цоя он, разумеется, не застал.

        Бандюки, владевшие контрольным пакетом, как выяснилось, сидели в СИЗО – Цой упрятал их туда по договоренности с губернатором, чтобы не мешались делить пирог. Временный управляющий Олжымбаев принял Дениса очень радушно и тут же и поинтересовался у него, где денежки за отгруженный Денисовым фирмам уголь.

        Олжымбаев был двадцатисемилетний парень, казах по паспорту, украинец по матери и туркмен по деду. Именно от деда и досталась ему породистая арийская внешность: высокий рост, светлые волосы и надменные глаза на чуть смугловатом, узкоскулом лице. Если бы из туркменов набирали в СС, Фаттах в первый же год стал бы штурмбанфюрером. Фаттах