завод купили на залоговом аукционе за пятьдесят миллионов долларов, хотя директор завода инвестировал за тот год в реконструкцию завода двести семьдесят миллионов долларов. Все дело в том, что у нас есть семьсот миллионов долларов для покупки акций, а у вас есть только благосклонность правительства и дыра в балансе.
— За сим, — Черяга встал, щелкнул каблуками, — честь имею представить вам проспект эмиссии и откланяться.
И Черяга, не оборачиваясь, пошел к выходу из переговорной.
Банкир тоже встал.
— Кстати, Денис Федорович, — бросил он, уже не сдерживаясь, — вы не помните, что там случилось с директором Ачуйского НПЗ, который пытался протестовать против продажи акций? Он пошел купаться и утонул…
Вернувшись в банк, Арбатов немедленно вызвал к себе Лучкова. Едва войдя в огромный кабинет шефа, Иннокентий Михайлович понял, что встреча с Черягой кончилась как нельзя гаже.
Арбатов был слегка бледен, зрачки серых глаз немного сдвинулись к переносице — признак, который обычно вводил работников банка в состояние шока. Все знали, что к такому шефу лучше не подходить — как лучше не подходить к голодному и рассерженному удаву.
Арбатов быстро, за пять минут, пересказал Луч кову предложение Черяги.
— Мы идиоты! — сказал Арбатов. — Твой Неклясов — трижды идиот! Мы купились, как фраера! Мы решили, что Извольский будет банкротить завод, потому что это раз плюнуть — обанкротить завод, и потому что этот долбоед Черяга учился на арбитражного управляющего. Мы договорились с Дубновым, что он прикроет нас от банкротства, а Сляб никогда не собирался банкротить завод! Мы даже не подумали об эмиссии! То есть об эмиссии на такую сумму!
— И это абсолютно законно? — уточнил шеф безопасности, слабо рубивший в акционерных вопросах.
— Абсолютно. Эти акции есть в Уставе и у совета директоров есть полномочия объявить о дополнительной эмиссии. Извольский сделал себе самый авторитарный устав, который только возможен по нашему законодательству.
— И мы не можем сказать, что это ущемление прав акционеров?
— Ущемление — это когда дополнительную эмиссию распределяют между своими фирмами по копейке за рубль. А они нам предлагают акции купить.
— И мы не можем этого сделать?
— Если очень хотим потерять семьсот лимонов — пожалуйста.
Лучков внезапно испытал огромное облегчение. Это была грязная история, за которую он — ссученный гэбэшник — никогда бы по доброй воле не взялся. Она уже нанесла ущерб репутации банка. Двести тысяч долларов Лучков потратил только на то, чтобы не допустить в газетах публикаций, впрямую обвинявших один из крупнейших банков России в мошенничестве и заказных убийствах. Своего он достиг — в умах широкой публики беды AMК были прочно связаны с именами долголаптевских. Но стоила ли овчинка выделки?
— Значит, отбой? — спросил Лучков. Арбатов глядел на своего зама рыбьими холодными глазами.
— В каком смысле отбой? — сказал Арбатов. От тона его Лучкова продрало холодом, словно Иннокентий Михайлович заглянул в морозильник с трупами. — Что ты предлагаешь? Чтобы все знали, что меня, Сашу Арбатова, кинул какой то сибирский валенок? Чтобы все знали, что у какой то вонючей промплощадки больше денег, чем у моего банка? Они на что покусились, а? Где в России деньги? В Москве или в их гребаном Ахтарске?
Банкир почти визжал. Схватил со стола пластиковую бутылку с водой, отхлебнул прямо из горлышка, и уставился бледными серыми глазами на Лучкова.
— Но что мы можем сделать? — растерянно спросил Иннокентий Михайлович.
— Мы подадим жалобу в ФКЦБ «Федеральная комиссия по ценным бумагам и биржам.».
— Но она же не удовлетворит жалобу!
— Плевать. Она ее рассматривать будет
