— я раньше думала, что тысяча долларов — это огромные деньги. А если их раздать только на каши и лекарства, это очень маленькие деньги… Они узнали, что я… ну, в общем, что мы от Извольского, и они много говорили о тебе.
— Ругали?
— Нет. Они все очень стратегически говорили. Говорили, что вот де уже совсем собрались помирать, но тут пришел Вячеслав Аркадьич и спас бы их, кабы не жидомасоны, которые Вячеслава Аркадьевича чуть не извели. Спрашивали, хватает ли тебе лекарств да тепло ли у тебя дома…
Извольский чуть заметно усмехнулся.
— Поздравляю тебя, солнышко, — сказал он, — ты наконец посмотрела на русский город времен поминок по социализму. Таких городов очень много. Так живут в Северодвинске. Или в Черных Камнях. В Арсеньевске живут так же…
— Но ты живешь по другому. Почему ты не даешь им денег, Слава?
— Ты помнишь историю о пароходе и плоте?
— Но ты взял их на свой плот, Слава. Им не дают денег потому, что ты поссорился с губернатором!
— Им не просто не дают денег, — сказал Извольский, — у них воруют деньги. Если губернатор не дал денег городу, в котором не топят больницу, но профинансировал при этом, к примеру, строительство аэропорта, которым занимается его племянник — он украл эти деньги. Но я не понимаю, почему Ахтарский металлургический комбинат должен возмещать деньги, украденные третьим лицом. Я не понимаю, почему ты ездишь по Ахтарску и видишь освещенные магазины и кучу машин на расчищенных улицах. И ты ни разу не пришла ко мне и не сказала: «Слава, это же чудо! Вся Россия умирает, а у тебя живут как в Швейцарии!» Но ты вместо этого поехала в какое то Белое Поле, вернулась, и сказала — «Слава, губернатор украл у Белого Поля деньги, как тебе не совестно не возместить Белому Полю ущерб!»
Извольский говорил довольно тихо и отчетливо. Любой из его подчиненных догадался бы, что Сляб очень сильно рассержен, но Ира этого не поняла: Извольский еще ни разу не швырялся в нее телефоном, не угрожал увольнением, словом — не устраивал тех представлений, участниками коих перебывал любой из его подданных, включая, разумеется, Черягу, мэра Ахтарска или Калягина.
— Слава… Твой плот не превратился в лодку для одного?
— Что ты имеешь в виду? — голос Извольского был по прежнему тих.
— Я… я не знаю… Что эта «Стилвейл» не платит заводу денег… Это все говорят…
— Все — это кто? Рабочие?
— Рабочие носят твои портреты! Они получают зарплату и им плевать, откуда она берется! Они не знают, как устроены финансы завода!
— А ты знаешь? — насмешливо спросил Извольский.
— Ты мне сам говорил, помнишь? Ты мне говорил, что у тебя есть фирма Х и есть банк У. Что фирма Х платит за металл через сто восемьдесят дней после поставки, а банк У кредитует завод в это время. А теперь фирма Х не платит вообще! И это значит, что все деньги за металл принадлежат ей! Шестьсот миллионов долларов…
— Ты хочешь сказать, что я украл эти деньги?
— Но ведь фирма, которая их не платит, принадлежит тебе и только тебе? Помнишь, я спросила тебя, чем плох банк «Ивеко»? И ты сказал, что банк плох тем, что он перестанет платить предприятию деньги, а заберет их себе.
— И ты думаешь, что я ничем не отличаюсь от банка? Что я тоже украл эти деньги? Ирина опустила голову.
— Я… я не знаю… — сказала она, — я чувствую, что это не так. Если бы это было так, ты бы не вернулся в Сибирь. Ты бы поехал в Швейцарию. Я… ты просто ожил, когда приехал сюда…
Лицо Извольского, окаменевшее в продолжении последних нескольких минут разговора, неожиданно смягчилось.
— Но… — Ирина запнулась, — есть эти шестьсот миллионов… то есть в том то и дело, что их нет… ты мне можешь объяснить, что происходит?
