на утоптанном, усыпанным углем снегу возле коксовой батареи, а вовсе не по телефону из московской больницы.
В середине декабря, чтобы проучить зарвавшихся поставщиков, Извольский приказал перейти на руду с Черемшинского ГОКа, перерыв в поставках составил почти неделю, и всю неделю домны и аглофабрика были вынуждены довольствоваться сухим пайком старых запасов. Извольский распорядился уменьшить загрузку домен, на пятой домне, самой крупной в Азии, выдававшей до восьми тысяч тонн чугуна в сутки, снизили форсировку.
Пятая домна, более известная на комбинате как «Ивановна», была любимицей Извольского и работала как часы, — нагрузка на ней не уменьшалась даже во время летних шахтерских забастовок. Но из за снижения форсировки и перемены в составе сырья с домной вдруг что то приключилось, выход металла резко уменьшился, все руководство комбината неделю не вылезало от пятой домны, а Извольский, в Москве, бессильно бранился по телефону, чувствовал, что только отрывает людей от дела, — и от этого бранился еще больше.
Беда с домной была в самом разгаре, когда потихоньку поправлявшийся Извольский внезапно подхватил грипп от одной из медсестер. И не какой то простой, а скверный, с высочайшей температурой, из тех, что в двадцатых годах именовались «испанкой». Ирина заразилась от него, и ее увезли болеть в гостиницу.
Служба безопасности ходила на ушах, медсестру проверили, опасаясь изощренного коварства банка, но так ничего достоверного найти не смогли, и удовольствовались тем, что выгнали ее с работы.
Денис вернулся из Швейцарии 31 декабря и сразу поехал в больницу. Извольского вновь перевели в реанимацию, он лежал весь красный и неподвижный, накачанный какими то дурными антибиотиками, и, казалось, почти не слышал ничего, в чем ему отчитывался Денис. Только в конце разговора веки его слегка дрогнули и поползли вбок, как люки, закрывающие шахты баллистических ракет, мутно голубые глаза глянули на зама.
— Спасибо, — прошептал Извольский. Денис впервые слышал от Извольского это слово. В устах директора оно звучало так же неконгруэнтно, как матерная ругань в устах пятилетней девочки, и Дениса внезапно пробрала странная дрожь.
— Швейцарские адвокаты вот еще что предлагают, — сказал Денис, — на рынке есть обязательства «Ивеко», просроченные, мы могли бы их купить по пятьдесят процентов от номинала, и давить на банк оттуда. Славка! Ведь мы же банк обанкротить можем!
— Забудь, — сказал Извольский, — тебя эти адвокаты кинуть хотят. Мы ни копейки от «Ивеко» не получим, только деньги профукаем… Делай, как я сказал, никакой самодеятельности. Где Ира?
— В гостинице.
— Что «Ивановна»?
Денис пожал плечами. Что с домной, он в Швейцарии как то не интересовался. Правда, уже на подлете к нему позвонил главный инженер Скоросько и сказал, что причина нашлась: из за изменений режима на стенки «Ивановны» стал налипать цинк. Но вот как сделать, чтобы цинк отлип — было неясно.
— Скоросько предлагает ее остановить, — сказал Денис.
Извольский долго молчал.
— Денис, — тихо сказал он, — по моему, я умираю.
— Славка!
— Не перебивай начальника. Если я умру — ты все сделаешь как я сказал, слышишь? Никаких идиотских швейцарских советов. Никаких долгов «Ивеко». Все зарегестрируешь на свое имя. Комбинат достанется тебе.
Денис почувствовал, как у него леденеют пальцы.
— Славка, не пори чепухи. Ты просто простужен. От насморка не умирают.
— Цыц. Жалко, что я детей не успел завести. Султану нельзя без детей. Ничего. У вас с Ириной будут… Ты ведь не бросишь Ирину?… И не убивай никого за меня. Это слишком опасно. Комбинат важнее.
Глаза Извольского опять тихо закрылись. Он бормотал что то
