И звучать они могут так: не противоречит ли национальной безопасности передача военного завода в руки лица, которое использует передовую военную технику, еще не поступившую на вооружение российской армии, в бандитских разборках?
Извольский хмыкнул. Это уж его явно на понт брали — с вертушкой все было чисто, комар носу не подточит…
— А задавайте ваши вопросы сколько хотите, — пьяно сказал Сляб, — найдите Камаза и снимите с него показания, как его охально изобидели…
— Зря вы так, Вячеслав Аркадьич, — сказала трубка, — вы бы лучше до утра подумали. Нельзя иметь слишком много врагов…
Извольский захлопнул телефон и отключил его.
— Кто это был? — тревожно спросила Ирина.
— Я же говорю, все в Москве продается.
— А в Ахтарске все уже продано? Вам? Извольский внезапно соскользнул с дивана и оказался на корточках перед Ирой. Ирина теперь ясно видела и складки рубашки, вылезшие из под брючного ремня, как это обычно бывает у полных людей, и едва заметные капли пота там, где в течение дня безупречно свежий воротничок касался шеи, и небольшое пятно на галстуке: видно, обедая, Извольский капнул туда соусом или что то в этом роде. От Извольского отчаянно пахло хорошим коньяком и водкой: было видно, что директор пьян и не может себя контролировать или, во всяком случае, не считает нужным.
— Ира, — сказал Извольский, — ну какого черта ты мне «вы» говоришь?
Он начал ее целовать — грубо и жадно, дрожащими руками расстегивая кофточку, запах спиртного был невыносим, и Ире казалось ужасным, что все будет вот так, сразу, она была не против, но ведь в конце концов, она не проститутка, не секретарша, которую зовут на диван в обеденный перерыв и за это платят зарплату…
Она попыталась отпихнуть Извольского.
— Погоди, — проговорила она, — там мясо в духовке…
— Плевать, — совершенно искренне сказал Сляб.
Он потащил ее на кровать и тут же сам навалился сверху.
Ирина постаралась его оттолкнуть, но куда там! Грубые, тяжелые пальцы без обручального кольца (что кольца нет, Ирина заметила только сейчас) рванули кофточку, губы Извольского впились в тонкий розовый сосок, окруженный несколькими ресничками волосками.
— Пусти, пусти, — бормотал Сляб, — господи, я так хочу тебя, все будет хорошо…
Внизу его живота уже пылала раскаленная жаровня, смесь водки, страха и неуверенности в собственных силах подгоняла директора, и крыша у него отъехала как то разом и бесповоротно. Теперь Ира билась уже по настоящему, ей было безумно обидно, у нее было мало опыта, но никакого опыта не было нужно, чтобы понять, что то, что происходит, уже не называется любовью, а целиком подпадает под действие 117 й статьи Уголовного кодекса Российской Федерации.
Ирина выскользнула было из под Извольского, но директор был тяжел и невероятно силен.
— Не надо! — пискнула Ирина.
Извольский уже пыхтел, как паровой молот. У бедер Ирины ворочалось что то твердое, горячее, она отпихнула эту штуку рукой. Сляб перехватил руку и сжал так, что Ирине показалось, что он ее сейчас раздавит.
«Он может убить меня, и за это ему ничего не будет, — вдруг мелькнула безумная мысль, — если он может приказать расстрелять спецназовцев, и за это ему ничего не будет, то за меня — тем более».
Она перестала сопротивляться и только тихо плакала. Ирине показалось, что она похожа на заготовку, на которую с размаху опускается гигантский пышуший жаром пресс. Стальная пряжка от ремня (директор так и не удосужился снять брюки, только расстегнул) немилосердно врезалась в бедро, прижатая тяжелым грузным телом. Ира закрыла глаза.
Кошка Маша, испуганная непривычной возней в спальне, сначала жалась у дверей, а потом вскочила на заставленный
