чепуховину, и даже примиренно кивнул на прощание.
- Вы и вправду думаете, что Ир у горцев? - спрашивал талисман.
- Я не думаю, что горцы нуждаются в чуде, чтоб покорить Харайн. Я
боюсь, что это Харайн нуждается в чуде, чтоб не быть завоеванным.
Талисман фыркнул.
- Так вот зачем вы отправились к ветхам в одиночку? Хотите
организовывать чудо без просвещенных свидетелей?
- Да. Маленькое чудо местного значения. Если, - с некоторым ужасом в
голосе прибавил инспектор, - убить императора Веи - это все равно, что
проделать дырку в сите. А если убить князя Маанари, - это все равно, что
проделать дырку в пузыре...
Поля, деревенька, опять поля, заброшенная кумирня под громадным
вязом, украшенным ленточками...
Город ночью булькал, как казан с вздувающейся кашей, переполнялся
теми, кто не знает, где найти ночлег, и теми, кто не знает, как повеселей
провести ночь, шкворчал мясом жареным и мясом потным, пах благовониями и
отбросами. Деревни ночью спали, а бодрствовали лишь в праздники, когда
вершились обычаи предков, заказавших весной и осенью обновлять мир.
Руки крестьян работали днем и ночью, а разум их отдыхал
круглосуточно.
"Разум мирских людей бывает трех разрядов. Есть разум императора,
чтоб порождать все сущее. Есть разум чиновника, чтобы отдавать приказы. И
есть разум крестьянина, чтоб исполнять приказанное", - вспомнил Нан слова
написанного десять веков назад "Трактата о земледельческом искусстве".
Воля императора наполняет водами реки и каналы, а чиновники
указывают, где строить дамбы и водяные колеса. Волей императора злаки
растут из земли, а чиновники размечают поля и указывают, что на них сеять.
А крестьяне имеют разума лишь на столько, чтоб исполнять предписанное. Они
сеют, и жнут, и пашут, а про себя улыбаются самонадеянности государства.
Кто не знает, что не одной лишь волей императора растут злаки из земли,
что есть и другие боги: свой у каждом дерева, свой у каждого места.
Это только в городах оскопленная земля не имеет больше животворной
силы и делится на кварталы и дома; редко в этих домах заведется
привидение, а как заведется - так горожане сразу зовут монаха его
выгонять. Это в городах живут упыри, а в селах живут предки,
неотчуждаемая, как дом и сад, собственность. Редкого духа гонят, ибо
редкого духа нельзя приспособить в домашнем хозяйстве.
И с чиновником то же: как самого злого духа, чиновника лучше
задобрить, чем прогнать.
Да и разве много этим двоим надо?
Предку в поле нужен первый сноп с урожая, в лесу - передняя левая
лапка с первого пойманного зверька, в доме - первая ложка из котла. Предки
воздают сторицей, вращая гигантские водяные колеса под землей, пропихивая
каждое семя ростком, разукрашивая крылья бабочек по весне и неустанно
подавая в небесную управу ходатайства за живущих.
Чиновники берут больше, делают меньше. Но когда небесная управа
привередничает, и они пригождаются: чрево государственных амбаров
распахивается и изрыгает забранное. Правда, земля дает больше, чем
посеяно, а амбары - меньше, чем ссыпано: но ведь никто в деревне и не
сравнивает силу земли с силой государства.
Но человек - жаден и нехорош. Расчистив делянку в лесу, он не делится
ею с общиной, а несет чиновнику взятку, чтоб тот не замечал расчистку. А
тот, кто лепит посуду лучше других, уже воображает, что этого достаточно,
чтоб не ходить в поле, и тоже дает взятку, чтоб его прописали больным или
стариком. И тот, у кого лишняя посуда, норовит уйти от общины и чиновника
в город; а тот, у кого лишняя
