торопится ставить
подписи под ордерами, чего-то ждет. Вдруг инспектор слегка побледнел,
извинился и поспешно вышел, сжимая на груди пузатенькую гемму: Нан никогда
не носил амулетов, а тут вдруг, ввиду божественности расследования,
нацепил "лисий глаз".
Митак и Шаваш переглянулись: управляющий шепнул с легкой усмешкой,
что господин Айцар тоже любит помолиться перед важными решениями.
Потом перегнулся с трудом через спинку кресла и зашептал, что
племянник давно ненавидит дядю, ненавидит до безумия, до истерик, и,
видать, наконец нашел единственный способ разделаться с дядей, не
пострадав самому...
Нан вернулся бледный, быстро подмахнул ордера и попросил у Митака
проводника до арсамиковой переправы. Митак вежливо осведомился, что
инспектор собирается у переправы делать.
- Что-то мне подсказывает, - нехорошо улыбнувшись, ответил Нан, - что
господину наместнику уже сообщили об аресте Ишмика. И что он не стал
дожидаться, пока мы явимся его арестовывать, а поскакал к лагерю горцев,
через арсамикову переправу.
Перевозчик молча доил корову, исподлобья поглядывая на вооруженных
чиновников. Крупные глаза коровы поблескивали в темноте, чуть разбавленной
светом жирника, и в углу светился красный надзирающий глазок скотьего
бога. В деревне животные, идолы и люди жили все вместе, и почтенья перед
домашними идолами у крестьян было не больше, чем у средней хозяйки - перед
электроутюгом. Благо идол и утюг делали одно и то же: облегчали труд и ни
на какую таинственность не притязали.
Нан сидел на почерневшей лавке, удивляясь, как в такой темноте хозяин
не опрокинет молока. "Если я поймаю Кирена, даже Шаваш решит, что я
колдун", - подумал Нан, оглядывая набившихся в хижину стражников.
Нан рассеянно щурился, вспоминая управу наместника, ее прочные ограды
и башни, откуда удобно стрелять, и слуг, не столько преданных господину,
сколько боящихся кары за соучастие в его преступлениях. Да, наместник
прав, что не захотел бежать из города. Союзником князя должен быть не
беглец, а всемогущий чиновник. Да и кто знает, сколько людей погибнет при
штурме его управы? Нана успокаивала лишь мысль, что это будут люди
Канасии.
Перевозчик с громким стуком поставил корчажку с молоком на стол,
развернул вытащенный из ларя узел с плоскими лепешками и добавил ко всему
этому несколько луковиц.
- Больше ничего нет, уважаемые господа служащие, - сказал он.
Нан опрокинул в себя кружку молока и вышел во двор. Две луны, одна
другой упитанней, висели над крышей, лунные дорожки скрещивались, как лучи
от двух прожекторов, над мутной водой реки и пропадали в густых
тростниках, лягушки кричали что-то торжествующе-лягушачье, тихо шипели
водяные мыши, и от выволоченной на берег лодки пахло свежей рыбной
убоиной.
Нан не поленился протиснуться к дальнему углу навеса, заставленному
всяким хламом. Так и есть: там стояли бочки, доверху набитые серебристыми
пузанками, лов которых в это время был строжайше запрещен.
Нан пошел к хижине, отряхивая с платья мелкий мусор.
У двери он остановился и прислушался. Кто-то трагическим полушепотом
рассказывал басню про судью-оборотня Тувика; только вместо "Тувик" всуе
говорил "Нан".
Хоть о цели визита молчали, и то ладно.
Нан пихнул дверь, и разговоры стихли. Перевозчик глядел на Нана с
восхищением и ужасом. Потом он набрался храбрости и спросил:
- А что, господин инспектор, опять драться будут?
- Кто?
- Наместник с горцами.
- С чего ты взял?
- Ну как же. Лагерь этих, - тут переводчик употребил слово, неясная
этимология
