и рисовой водки -
шпион аравана Нарая.
После этого Нан отправился на встречу с наместником, даже не
удосужившись пояснить, как следует обращаться с Имией.
Вот тут-то Шаваш обеспокоился не на шутку. Раньше ему казалось, что
Нан мечется и не может выбрать между двумя покровителями. В деле такого
размаха истину не созерцают - ее используют. Но двойная игра Нана давала
ему возможность сначала выяснить истину, а уж потом стать на сторону одной
из партий. Обычно причинно-следственная зависимость была обратной.
Но теперь, чем дальше, тем больше, чутье подсказывало Шавашу, что
происходит что-то не то: как будто Нан еще бескорыстно ищет истину, но уже
преследует при этом чьи-то партийные интересы. Все совершалось так, будто
в завязавшейся интриге участвовали три, а не две партии, и именно эта
третья предоставляла Нану совершенно неожиданные и одной ей ведомые факты.
Нана явно больше всего интересовало: как предотвратить смуту в
провинции.
Шаваша больше всего интересовало: чьи интересы представляет Нан?
Пространство Харайна слоилось и рассыпалось, жизнь уходила из
Верхнего Города, перегороженного запрудами ворот, как рыба из засоленного
канала, и господин наместник жил не в своей официальной резиденции, а в
городской усадьбе, безжалостно разрушая административную геометрию и
утяжеляя работу казенных рассыльных.
У ворот усадьбы, где неподвижно замерли двухголовые львы и стражники
в желтых куртках, паланкин столичного инспектора столкнулся с небольшой
кавалькадой. Сын наместника, Кирен, возвращался из военного лагеря, где
провел, по-видимому, ночь. Трое тысячников, чуть позади, почтительно
сопровождали не имеющего чина юношу, нарушая все писаные законы империи и
блюдя неписанные законы жизни. А рядом с Киреном ехал человек, в котором
можно было за версту признать горца, - так цепко он сидел на лошади, так
легко бежала лошадь под ним.
Юноши расцеловались, горец весело поднял коня на дыбы и поскакал
прочь, взметая красную пыль.
Нан неторопливо полез из паланкина, и мальчик, опомнившись, поспешил
навстречу инспектору. Дорожная пыль лежала на его белой расшитой куртке;
тонкое, прозрачное, как луковая кожица, лицо слегка покраснело от скачки.
Высокие каблуки, удобные для верховой езды, делали мальчика, к явной его
радости, несколько выше.
Мальчик был озабочен и печален. Он поглядывал на Нана с опасливым
восхищением: взгляд, который Нану часто приходилось видеть у людей
нижестоящих или считающих себя таковыми. Тонкие его пальцы нервно
поглаживали, как амулет, рукоятку кинжала за поясом: так, напоказ, носили
оружие только горцы...
Нан был бы не прочь узнать, о каком будущем гадал этот прелестный и
суеверный мальчик, и что разглядели его голубые глаза в теплых дольках
бараньей печени. Впрочем, Нан, в отличие от Шаваша, не имел никаких
претензий к церемониям Иттинь, коль скоро там больше не приносили
человеческих жертв: просто мальчику жизнь кажется похожей на заводную
игрушку, принцип которой надо разгадать и употребить с пользой.
Нан полюбопытствовал об ускакавшем спутнике. Кирен отвечал, что это
племянник князя Маанари, по имени Большой Барсук.
- Мы побратались и поменялись оружием, - ровным голосом, как о самой
обычной вещи, сказал Кирен, вытаскивая кинжал из-за пояса.
Запястье у Кирена было тонкое, девичье, кончики пальцев были выкрашен
хной. Нан знал - в детстве Кирен выпал из люльки, сломанная ножка не
хотела срастаться и сохла. В лицее мальчик часами скакал на ножке. Играл в
мяч, перепробовал все амулеты...
Нан повертел в руках кинжал
