и есть закон".
Выворотив его смысл наизнанку, Нинвен писал, что император является
императором, лишь будучи выражением закона; следовательно, когда он
нарушает закон, он перестает быть императором; а когда воплощение закона
перестает быть таковым, в стране законов не остается, и долг честных
подданных - создать новые законы и новое их воплощение в новом императоре.
Это было тяжеловесно, но, в целом, логично.
А двумя строками ниже автор рассуждал, что воцарение справедливого
режима преобразит всю природу: урожаи риса станут вызревать каждый месяц;
колосья будут вырастать таковы, что из каждого можно будет спечь по
лепешке; и можно будет отрезать от поросенка половину и зажарить, а новая
половинка отрастет сама. И, нимало не смущаясь, Нинвен писал, что нынешний
строй обречен уже тем, что при нем в каналах течет вода, а не молоко.
Шаваш было предположил, что оба аргумента рассчитаны на разные
аудитории, и первый - такая же подделка под логику, как второй - под
суеверия. Но вся сила этой системы была в том, что в ней правила логики
совпадали с предписаниями суеверий. Так, каждый член секты получал новое
имя, как император при воцарении. Тайные имена сбивали с толку соглядатаев
и обороняли владельца имени от порчи.
Полноте! На таких совпадениях строится не политика, а поэзия!
Сочинения Нинвена были просто игрой, опасной игрой с разумом, увлекшей
образованного и нечиновного человека, котором государство смертельно
обидело, не дав чина, а пуще того - сделало опасным, лишив ответственности
за последствия собственных слов...
Но чем дальше читал Шаваш, тем растерянней он становился. Ему уже не
казалось невероятным предположение, что бунтовщики пытались расправиться
руками государства с соперничавшей группировкой: таких случаев среди
уголовников Шаваш не припоминал, но среди отбросов общества это было
"западло", а среди друзей народа? Шаваш уже допускал мысль, что во главе
заговора стоял араван Нарай. В конце концов, убеждения "пышных хлебов"
походили на убеждения Нарая, как две капли воды. И тут и там рассуждали о
том, что всякое имущество, превышающее необходимое, украдено у остальных
поданных государства, пеклись о восстановлении справедливых расценок,
исчисляемых трудом, о новом запрете на золото и замене его "рисовыми
деньгами" и, наконец, небезосновательно считали, что лишь братство честных
людей, став во главе государства, способно с успехом провести подобные
меры.
Неизбежность насильственного переустройства мира совершенно логически
вытекала из всецело консервативных убеждений Нарая. Правда, Шаваш не
заметил, чтоб Нинвен или Нарай руководствовались логикой в своих
сочинениях, - они лишь использовали ее так, как им было потребно.
В конце концов Шаваш вообще перестал следить за ходом мысли в
протоколах и вылавливал лишь имена, факты, и даты, до которых мятежники
были, надо сказать, весьма скупы.
Тем не менее он накопал достаточно имен, стараясь держаться знакомой
и простодушной области уголовщины, и к полудню, вздохнув с облегчением,
отправился со своими людьми расставить кое-где старые, надежные ловушки -
на новом неведомого зверя.
Шаваш заскочил в управу в час Овцы, и тут же явился Нан, беспричинен
и непререкаем, как землетрясение, и живо потребовал ареста некоего
торговца Снета. Шаваш осведомился об источнике сведений - Нан молчал, как
молчит императорский архив в ответ на запрос чиновника об одном хвосте.
Шаваш и не подал виду, что оскорбился. Наоборот, в ответ на вопрос
инспектора, нет ли за этим Снетом каких дел, шикарным жестом