отец его давно помер,
а сам Шаваш сбежал из деревни в столицу.
Сколько было Шавашу лет - сказать трудно. В деревне его годам вели
тщательный счет, и год, в который Шаваш родился, называли так: "Год, когда
в Синей Лощине старый Лох вздумал вставать из могилы". Но в чиновничьих
временных описях происшествие со старым Лохом упомянуто не было: и посему
установить соответствие между крестьянским и государственным
летоисчислением было трудно. Человек опытный в таких делах, гадатель или
лекарь-пиявочник, дал бы мальчику одиннадцать, а то и двенадцать лет, а
случайный прохожий не дал бы и девяти, - такой был тощий мальчишка.
На следующий день, в полдень, ярыжки огласили у красного столба
объявление: В веселом квартале, в утренний час Росы, сразу за малым храмом
Исии-ратуфы, у мельничной заборной решетки найден труп чиновника, убитого
и брошенного в воду. Чиновник был ограблен полностью: срезали даже кружева
с кафтана, и сапоги сперли. Приметы чиновника: лет сорока, среднего роста,
в меру мясист, с круглым лицом и черными волосами, глаза карие, нос
вздернутый, верхняя губа как-бы притиснута к носу. Одет в синий дорожный
кафтан. Имеющий что-либо сообщить об убитом или убийце должен явиться к
Желтой Управе и бить три раза в дощечку. Обещали вознаграждение.
Шаваш стоял у столба, когда читали объявление, - он уже с утра был на
ногах.
- Ну и времена пошли, - сказал чей-то голос над ухом Шаваша, - уже
чиновников стали убивать.
- А как жить-то? - горестно изумился другой голос. Черные цеха
позакрывали, люди бегают беспризорные, как крысы! Господин Нарай-то волков
вешает, а овец не кормит. Еще и не то будет.
Другой голос был, конечно, прав: с тех пор, как господин Нарай вошел
в милость молодого государя и стал наводить в столице порядок, много
незаконных лавочников и таких негодяев, которые делают деньги из наемного
труда, было повешено, под ребра и за шею; рынки были сильно разогнаны; а
чернь, которой эти негодяи раньше давали работу, совсем обнищала. Господин
Нарай был такой человек - до дыр протрет, а грязи не оставит.
После этого Шаваш принялся бродить по улочкам Веселого города,
собирая в уши разные разговоры. Бог знает, что он собрал: а только через
три часа он постучался в заведение за беленым заборчиком, такое дрянное,
что на столбе за калиткой не было даже славословия государю, а вместо
славословия сохла чья-то нижняя юбка, - будто другого места нет. У ворот
дома, перед богом с рыбьей головой, стояла медная ступка, а в ступке
торчал пест. И ступка и пест обозначали профессию обитательниц дома, и,
конечно, только человек очень невинный, или какой-нибудь варвар, из тех,
что мочатся с седла, заключил бы, что в доме торгуют толчеными пряностями,
или плющат горох.
Шаваш поднялся наверх по лесенке и всунулся в занавешенную комнатку,
где перед бронзовым зеркалом сидела и красила бровки рыженькая девица.
- Тима, - сказал Шаваш, - а где Лоня-Фазаненок? Он меня просил...
- А-а, - закричала девица, поворачиваясь от зеркала и отчаянно кривя
рот, - замели Лоню!
Девица повалилась со стула и начала рыдать. Тут только Шаваш заметил,
- или сделал вид, что заметил, что в комнате все выворочено, так сказать,
мехом внутрь.
- Что такое, - сказал Шаваш, - в чем дело?
Рассказ девицы прерывался рыданиями, - мы же его прерывать не будем,
а, наоборот, дополним его некоторыми сведениями, необходимыми для лучшего
понимания.
Лоня-Фазаненок был у девицы постоянным клиентом, подумывал откупить
ее у хозяйки и уже собрал для этого половинку денег. Деньги он
зарабатывал, торгуя вразнос всякой
