пятьдесят, — ответил мент.
Они сошлись на двухстах тридцати, и мент с большим подозрением смотрел, как Царьков отсчитывает последние деньги.
— Тебе что, мужик, поособому надо? — спросил он.
— Как хочу, так и надо, — ответил Царьков.
— А то смотри. Случится что с девкой, достанем тебя изпод земли. Она хорошая девкато, только колется.
Царьков в глубине души подивился такой заботливости. Они уже уходили, когда дежурный у двери забеспокоился:
— Эй, а ну как она не вернется?
— Куда ж она денется, — философски возразил вокзальный мент.
На улице было холодно и мокро, и безучастная ко всему девушка вдруг встрепенулась.
— Куда мы? — сказала она.
— Успокойся. Ты меня не узнала?
Девочка подняла вверх перемазанную мордашку. Она была старше Маши на тричетыре года. В глазах ее мелькнуло сначала узнавание, потом — дикий испуг. Она рванулась в переулок.
— Ты куда!
Царьков еле успел поймать ее за отворот пальто. Девчонка завизжала и принялась вырываться.
— Пусти, козел! Пусти!
Редкие прохожие поскорее переходили на ту сторону площади, чтобы, не дай Бог, не оказаться втянутыми в историю. Девочка визжала, как свинья, низко, нечеловечески, ничего женского не было в этом вое, и Царьков уже с вожделением оглядывался в поисках патрульного «уазика». Но «уазика» так и не образовалось, а Ольга вдруг затихла, ткнулась грязным лицом в его куртку и разрыдалась. Шапки у Ольги не было, и Царьков видел, как в сальных волосах копошится вша.
Спустя час, давясь и обжигаясь сваренным из пакетика супом, Ольга сидела на кухне Царькова и рассказывала ему свою историю. Рассказывала она плохо, сбивчиво, то и дело пропуская важные факты и порой совершенно не понимая связи между событиями, но цепкий аналитический ум Яши Царькова почти безошибочно угадывал произошедшее.
После того как их с матерью выкинули из приемной Молодарчука, к ним действительно приходили от Ковальского и предлагали деньги: пятьсот долларов. Мать не согласилась и сказала, что поедет в Москву жаловаться, и в тог же вечер напилась. Она пила дня три без просыпу, не появляясь на работе, а когда на четвертый день Оля вышла во двор, она опять увидела там Олега Ковальского с дружками.
— Что, сучка, жаловаться вздумала? — сказал Ковальский. — Не тебе, шобла рабочая, на нас вякать.
Ковальский и его дружки снова затащили ее в какуюто квартиру и пустили по кругу. Чтобы ей было веселей, ей вкололи какойто наркотик, судя по всему, афродизиак. Что было дальше, Ольга помнила плохо. Она только помнила, что очнулась спустя неделю на матрасике в двухкомнатной квартире, которую толстая хохлушка снимала под бордель. Хохлушка объяснила ей, что Ольгу вроде бы продали. Она забрала у Ольги паспорт и сказала, что здесь ей будет хорошо, что сильно обижать ее не будут и что за обслуживание клиентов она всегда будет получать травку и даже немного денег.
Ольга к этому моменту плохо соображала, что с ней делают. Она почти постоянно кололась и не возражала против мужчин. «Крышей» у борделя служили менты, и однажды из подслушанного разговора Ольга поняла, что она попала сюда потому, чтобы у Олега Ковальского не возникло никаких проблем. Если бы ее мать или она сама действительно поехали в Москву, то — какой смысл?
Куча людей подтвердила бы, что Ольга — законченная наркоманка и подрабатывает проституцией с тринадцати лет, и ясно, что это просто ктото из ее клиентов, бандит или иная шваль, попросили малолетнюю проститутку написать заяву на сына первого заместителя начальника областного управления.
Два дня назад Ольга сбежала из квартиры и попыталась уехать из города, но на вокзале ее замели менты — ктото из них за это время