98

Розы мы побросали на свалку.

        – А порошок забрали с собой?

        – Мы не только порошок забрали с собой, – усмехнулся Сазан, поднимая глаза на Калинина. Полковник поспешно отвел взгляд.

        – А как вы остановили трейлер?

        – Гаишниками переоделись.

        – А вот водитель показывает, что вы нагнали его сзади на «БМВ», и, поскольку он часто видел вас в компании Кагасова, он решил, что вы забыли ему чтото передать. Остановился, когда вы помигали фарами.

        – Вранье.

        – Вы могли бы показать, как все это происходило?

        – Мог бы. А смысл какой? Майор встал со стула и, подойдя к окну, зашептал чтото Калинину на ухо. Калинин кивнул.

        – Ладно, Владлен Леонидович, – сказал майор, – надо следственный эксперимент проводить. Забирайте его.

        Валерия под конвоем провели коридорами, в которых горели вечные немигающие лампы. Калинин шел сзади, держась на почтительном расстоянии.

        Валерия заставили повернуться лицом к стене и сняли наручники, а потом выдали гражданскую одежду. Нестеренко надел серый пиджак от Версаче и ботинки крокодильей кожи. Галстук он сунул в карман.

        Потом ему опять нацепили наручники и вывели во двор, туда, где урчала черная, как копирка, «Волга». Калинин сел в «Волгу» спереди, а Нестеренко втолкнули между двумя амбалами.

        – Куда мы едем, – спросил Нестеренко, когда фигурная решетка уползла в сторону перед носом «Волги» и машина свернула налево, к набережной.

        – К трейлеру. Следственный эксперимент.

        – Не валяй дурака! Убрать меня решил? Собственноручно? Боишься доверить ответственную работу третьим лицам?

        Калинин не отвечал.

        – Ты меня продал, да? Очень стыдно полковнику ФСБ остаться в живых благодаря бандиту. Куда лучше приписать все успехи себе. А меня грохнуть, чтобы не болтал лишнего. И останутся только видеозаписи. Чудо оперативной работы.

        Калинин молчал.

        Машина миновала набережную, свернула у Кремля влево и через несколько минут вылетела на Воздвиженку.

        – Знаешь, перед кем мне больше всего стыдно? – спросил Сазан. – Перед Мишей Ивкиным. Сыном гендиректора. Он попросил меня защитить отца. И чего он запомнит? Он запомнит бандита с пушкой в кабинете – наглого хама. И еще эфесбешников, которые придут, пожмут Ивкину ручку и объяснят, что органы во всем разобрались и бандиты с коррумпированными чиновниками сидят за решеткой. И Миша на всю жизнь запомнит, что бандиты в России плохие, а органы хорошие. Совершенно правильная сексуальнополитическая ориентация для российского гражданина, ты не находишь?

        Машина свернула направо у мэрии, сразу же налево – и через минуту въехала в растворившиеся чугунные ворота Белого дома.

        Напротив, на горбатом мостике, скучала какаято демонстрация: не то шахтеры, не то академики. Пузатый дядька в обвисших тренировочных штанах держал большой самодельный плакат: «Правительство – на мыло!» Слово «Правительство» было написано через два "и". Чуть поодаль болтались плакаты, аналогичные по содержанию и грамматике.

        – Правильно, – сказал Сазан, – порубают вас когданибудь к чертям собачьим – ни одного приличного человека ни в одном комитете, у нас бы вас всех давно как отморозков замочили. О Господи! И ведь были же у меня варианты! Краснодарскую братву сориентировать, с Лешим поговорить. Нет! Навернулся, как последний фраер, поверил – и кому! Конторе! Ты при Союзе что делал? За иностранцами следил, да? Ах, студентка Университета имени Патриса Лумумбы позволила себе заявить, что в магазинах колбасы нет – выслать ее за это антинародное высказывание!

        Машина остановилась под навесом у стеклянных дверей подъезда. Калинин наклонился, достал ключи от наручников и снял их с запястий Сазана.

        – Выходи, – сказал полковник, –