без зазрения совести и в надежде на помилование выдавшим предводителя екатерининским войскам.
Так вот, господин Васючиц, зам, главы Службы транспортного контроля, дал понять Глузе, что в случае перехода Глузы на сторону Службы он вполне может сохранить свои маленькие концессии – как билеты, так и ремонт. Более того, ему были даны гарантии, что ничто не мешает ему загрести под себя долю Ивкина в авиаремонтном бизнесе, – и это обещание основательно поколебало верность Глузы.
Иудой себя Глуза не чувствовал – рыба ищет, где глубже, а человек – где выгоднее.
Это была обычная сделка; и даже тогда, когда машину Ивкина расстреляли на шоссе, Глуза плюнул и про себя подумал: «Слишком часто ты, Витя, давал в долг!»
Да что там! Он постарался убедить себя, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, он не мог допустить в душе, что люди, стрелявшие – пусть случайно – в его Лерочку, были те самые люди, с которыми он обменивался взаимными обещаниями.
Но этот Нестеренко, ни с того ни с сего обрушившийся на аэропорт, как тропический ураган на сонные острова, сказал страшные слова и раскопал, что патруль, якобы случайно остановивший Шило на шоссе, заранее знал адрес его любовницы, – и как после этого было жить?
Только что все происходящее точь в точь походило на цивилизованную смену руководства: Ивкин уходил, он, Глуза, оставался с новыми начальниками. Да, он был человек из старой команды, но он имел все шансы уцелеть и процветать – должен же кто то быть из старой команды, просто чтобы объяснить Кагасову, в каком ящике лежат скрепки, а в каком – бумага.
Но люди, которые стреляли в Ивкина?
Люди, которые так изящно сделали крутого авторитета?
Нестеренко прав. Зачем им Глуза? Они играют в свои игры по своим правилам. Таким не нужны готовые к компромиссам профессионалы старой команды. Таким нужны свои люди, даже если эти люди не отличат ЯК от ИЛа.
Они выкинут Глузу с его билетами и с его ремонтом.
«Хуже того – они убьют меня», – с ужасом подумал и, о, генерального директора.
Глуза вздохнул, зашевелился и тут увидел, что он тоскует не один – в тени ремонтного ангара, упираясь взглядом в вечернее небо, сидел какой ; то человек. Глуза внимательнее пригляделся: это был Голем, друг и наследник владений покойного Шила.
– Чего, директор, не спится? – спросил Голем.
– В гробу отосплюсь, – горько сказал Глуза. – Господи, что за жизнь! Грыземся, как крысы в банке, и еще только этого Нестеренко не хватало для полного винегрета!
– Сволочь он, – сказал Голем. – Не, ну шо за дела? Всюду ходит и ввинчивается, ввинчивается своим поганым языком. Ему за гнилой базар яйца повыдирать мало! Он что говорит: я – заказал Шило. Я!
Пошел, догадался проверить – не спрашивал ли, мол, патруль, куда побежал Шило. А раз не спрашивали, значит, знали заранее. Ну я и сам вижу, что это так. Ну не допер я ребят послать спрашивать, а он допер! Ну, может, я не такой умный, как он. Я купился, а он нет! Что теперь – всем неумным в гроб пора? И теперь ходит и говорит: это я замочил Шило. И вот ребятам капает в уши и капает. А я не знаю, что делать! Правда! Мне Шило всегда говорил: «Ты, Голем, дурак, у тебя все мозги мускулами заплыли». Ну и заплыли. Зато я не такой сволочь, как умные. Я когда кого продавал, как эти умники, у которых мозга за мозгу залезает? А теперь этот ходит и ходит…
– И того хуже, – сказал Глуза.
– А?
– Ты подумай, зачем ему аэропорт?
– В каком смысле зачем? «Крышей» быть.
– Ты знаешь, он чья «крыша»? У него три банка под «крышей», у него вилла в Ницце, за границей счета, он с Лешим дружит. Ты керосин имеешь с аэропорта. Ты ему керосин отдашь?
– Нет.
