25

Я не позволю вам обманывать государство! И если вы будете продолжать вести себя так, как вы ведете, то мы полностью и досконально проверим все, что творится на вашем ТЗК! И что творится с вашими авиабилетами!

        Размай встал. Его круглое, лоснящееся лицо преобразилось. Он заговорил.

        Он говорил о необходимости создания государственного концерна, наилучшим образом осуществляющего авиазаправки, и о минимизации расходов на обслуживание самолетов. Он говорил о необходимости повышения качества авиаобслуживания и о соревновании с зарубежными компаниями.

        В процессе говорения лицо Рамзая преображалось. Он напоминал уже не серенького чиновника – он напоминал рокпевца, стоящего на сцене перед потрясенным залом. Он не говорил, он пел.

        Когда он дошел до роли СТК в развитии отечественной авиации, его заместитель Васючиц стал откровенно и хамски улыбаться – впрочем, Рамзай не замечал этой улыбки, потому что за всю его жизнь Рамзаю ни разу в голову не пришло, что его мыслям можно внимать иначе, как с почтительным потрясением, а Глуза, напротив, уткнул глаза в полированный стол и думал: «Пронеси, Господи!»

        Наконец, запас внутреннего душевного топлива, воспламененного жалкими оправданиями Глузы, иссяк. Рамзай перевел дух, а Васючиц спокойно сказал:

        – Алексей Юрьевич, «этот бандит», как вы выразились, имеет в аэропорту какойнибудь официальный статус?

        Глуза побледнел и стал напоминать цветом кафель в ванной.

        – Да… – еле слышным шепотом произнес он.

        – И какой именно?

        – Ээ… заместитель генерального. По безопасности.

        – И кто его на эту должность назначил?

        – Таково было желание Виталия Моисеевича… Строго говоря, Виталий Моисеевич не выражал подобного желания в разговоре с Глузой, ибо Глуза с ним еще не разговаривал. Но Миша Ивкин непререкаемым тоном заявил Глузе, что его отец, до того как опять заснуть, таковое желание выразил, и Глузе както не пришло в голову, что мальчишка мог и соврать.

        – Я спрашиваю, – холодно осведомился Васючиц, – чья подпись стоит на приказе о назначении Нестеренко?

        – Моя, – сокрушенно признался Глуза.

        – Не слышу! Громче!

        – Моя.

        Васючиц развел руками и повернулся к Рамзаю.

        – Тебе все ясно, Сергей? – спросил он. Странное дело: старшим по должности был, несомненно, Рамзай, и именно Рамзай произносил долгие речи и ставил размашистые подписи, но у каждого, кто сидел в этом кабинете достаточно долго, складывалось впечатление, что содержание бумаг, на которых стоят подписи Рамзая, диктует отнюдь не сам Рамзай.

        Васючиц помолчал и закончил:

        – Я думаю, Алексей Юрьевич сделает правильные выводы и на следующем собрании акционеров нашу доверенность признают правильной. В противном случае мы разберемся с деятельностью «Авиетты» и других принадлежащих Алексею Юрьевичу компаний.

        Ошалевший Глуза вылетел из кабинета, чувствуя, как вся его верность Ивкину растворяется, как обмылок в горячей воде, перед более насущной задачей спасения свой шкуры.

        Рамзай и Васючиц остались в кабинете одни.

        – Ну я пошел, Сергей Станиславович, – сказал Васючиц.

        – Да, Толя, конечно… погоди! Васючиц обернулся от двери.

        – А эта ужасная история с Ивкиным – это правда, что в него стреляли?

        – Ну, знаешь! Я во всей этой грязи даже разбираться не хочу, – с видимым отвращением пожал плечами Васючиц, – стрелятьто в него стреляли, да не в него, и вдобавок не попали… То ли в него стреляли, то ли он сам…

        – Ты думаешь, он на себя инсценировал покушение? – сообразил Рамзай.

        – Либо он сам, – кивнул Васючиц, – либо комунибудь долг не отдал… Ты же знаешь, Рыкове кучу денег задолжало, ктото наконец должен был обидеться. Там эти, из Харькова, все провода